М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

с открытыми глазами, сам, своей волей и ясным пониманием сути вещей определяя для животного место, подчинённое духу!

Максуд сопел, обхватив голову руками.

– Сколько мы уже в пути? – глухо проговорил он. – Скольким ты пытался открыть глаза? И единицам, и целым толпам сразу? Победить зверя… Мне кажется… да нет, я почти убеждён – что подобное невозможно…

Максуд совсем скорчился и простонал, как от боли. Выдохнул. Поднял раскрасневшееся лицо.

– Но хотя бы придать ему человекоподобные черты! Ну хотя бы надеть ошейник, намордник, если совсем нельзя очеловечить!

Сошедший-с-Небес глядел пристально с высоты своего немаленького роста, а Максуду казалось: вот она, нависла – глыба, с контурами человека…

– Значит, всё-таки компромисс? – помолчав, произнесла полуутвердительно глыба. – Ошейник, намордник… Порядок… Да вот только какой бы порядок ни декларировала власть и кто бы ни стоял у её руля, в отсутствие доктрины не просто объединяющей, но освобождающей человека от диктата пастуха снаружи и животного изнутри, любого образа и масштаба сообщество, вплоть до глобальной цивилизации, оскотинивается и тупо пожирает само себя. И пожрёт-таки окончательно, если ничто не разрушит этот самоубийственный животный шаблон. Дать слабину в таких условиях означает дать волю зверю, и будь уверен, он не упустит свой шанс. Договориться не выйдет: любой приступ малодушия или слабости способен привести к разрушению всего достигнутого.

– Выходит, я разрушитель? Предатель?

– Не мели чепухи. Если б так, то разговор шёл бы совсем иной.

– Что ж… Может, я слаб и малодушен. А может, просто мы не готовы к свободе: не хватает в нас чего-то, не вызрело ещё…

– Яблоки не родятся сразу из семени – всему свой срок. Наберись терпения и возделывай сад.

Максуд мял напряжённые пальцы, как будто собирался стереть кожу вместе со въевшейся в неё грязью. Сошедший-с-Небес глядел на это какое-то время, сам, казалось, напитываясь напряжением, потом снова заговорил:

– Ты не думай, что один такой, кто, встав на путь, однажды упирается в стену. Кто полон жалости и сопереживания, разделяя боль скатывающихся в пропасть, и боится стать причиной ещё большей боли. Не думай, что я не понимаю тебя. Однако беда в том, что страх и жалость, тем более отказ что-либо предпринимать, лишь усугубляют и продлевают страдания.

– Стоило умереть, – упрямо покачал головой Максуд. – По крайней мере, это было бы честно.

– «По крайней мере»? Ну… пожалуй, и Мезахир-шэх лично, и все блюстители скопом точно были бы благодарны за такую честность. Но какая в том польза людям?

– Возможно, тогда предание о тех, кто нёс истину, тоже было бы честным. Как ни крути, мы покинем этот мир – и что оставим после себя, кроме предания, мифа? Вот где истина могла бы жить вечно и вести за собой…

– Предания, мифы… тени деяний великих, они и вправду бессмертны. Они существуют веками, наследуя человека поколение за поколением, и, овладевая чем-то большим, чем его разум, влияют на судьбы народов и цивилизаций. Да, мифы – бессмертны, только вот истина живёт, пока жив её проповедник.

– И смерть без пользы, и жизнь… Что может быть впереди, если всё уже пошло не так, неправильно? Должно было как-то иначе…

– А как «иначе»? Ты начинаешь путь в сиянии истины – ослеплённый её блеском, одержимый принятой на себя миссией, а ясность видения происходящего в мире хоть и ужасает, но перевешивается таким же ясным видением конечной цели. Только вот рано или поздно эйфория неофита проходит, глаза привыкают к бесплотному свечению насколько чистого, настолько и далёкого истока и начинают различать проглядывающую сквозь него окрестную, вполне осязаемую тьму. Тогда реальность открывается с безжалостной стороны: ты понимаешь, что, возможно, и дюжины жизней прожить не хватит, чтобы добиться сколько-нибудь значительных изменений. Кажется, несмотря на все усилия, ничего не меняется, а может, даже становится хуже, и власти тьмы не будет конца. Ты выбился из сил, разочарован и опускаешь руки… Так бывает со всеми. Это просто надо преодолеть. Труд садовника самоотречён и нацелен на перспективу: плоды его стараний пожинают потомки. Так что – сжать зубы, отрешиться от себя и – преодолеть.

– Преодолеть… Куда уж проще… Вот ты умеешь излагать, Сошедший. Умеешь убеждать. И, вероятно, всё это правильные вещи, которые ты говоришь, однако – слова, слова… «Доктрина, освобождающая от пастуха снаружи и животного внутри»… А может ли в действительности существовать такая доктрина? Понимаешь, иногда я начинаю верить, и чувствую, что вот оно – то самое… но в тот же момент всё вокруг восстаёт против этой веры – как мордой в грязь! И нет ничего больше, кроме этой грязи!

Максуд замер, будто вспомнив о чём-то, и развернул к глазам ладони.

– И крови… Теперь она и на моих руках!

Пальцы мелко трясло, и он снова сжал их как мог сильно – однако дрожь не унималась, рвалась из заточения, да с таким напором, что дёргались руки.

– Э-э, дружище, что-то ты совсем раскис! – и Сошедший-с-Небес, как давно уже не делал, хлопнул старого товарища по плечу.

– Наверное, я просто устал… Лётчик…

Вымученная улыбка растянула обветренные губы, и густо-красная капля показалась в разрыве лопнувшей кожи, набрякла, растеклась ярким пятном.

– Ну… – замялся Сошедший-с-Небес. – Не знаю уж, придётся ли нам отдохнуть. Видишь ли, Максуд…

– Я не Максуд, – неожиданно для себя произнёс Максуд и, с хмурым видом распробовав кровь, пояснил:

– Я… Я пока не могу вспомнить, кто я, но… Я точно знаю теперь, что это не моё имя!

– Значит, она таки просыпается – твоя память!

– Вроде. Хотя оказалась намного упрямей, чем я думал…

– Но прогресс, я так понимаю, всё-таки есть?

– Да, я разматываю клубок, как ты меня учил, и этот способ позволяет мне заходить всё дальше. Я вижу разные события, необычные места и странные вещи. Я вижу людей – они говорят со мной… правда, я не слышу их голосов… Я смотрю на их лица, но не узнаю… Некоторые видения повторяются. Например, удивительный город, состоящий, словно друза горного хрусталя, из совокупности гигантских стеклянных башен. Ещё – горный кряж, расколотый пополам трещиной, и там, на дне образовавшегося ущелья, идут трое… По большей части я не вовлечён в то, что вижу. Я словно подвешенный в пространстве наблюдатель, и парю, отстранённо следя за происходящим. Но пару дней назад… – и Максуд замолчал, покусывая кровоточащую губу.

– Что? Случилось что-то необычное, из ряда вон?

– Не уверен, хочу ли я снова…

– Что ты чувствовал? – взгляд Сошедшего-с-Небес стал очень внимательным.

Максуд сглотнул.

– Слишком многое, чтобы выразить связно… Сомневаюсь, смогу ли…

– На что это было похоже? –