Коглин - Деннис Лихэйн

он еще может сделать одно. Ему следовало проделать это еще в Питсфилде. Исчезнуть. Не через два часа, а прямо сейчас. Не ждать женщину, которая теперь может и запросто отказаться от побега с ним. Не ждать, а просто сбежать, в этой же рубашке, держа в руке сумку с деньгами. Ну да, все дороги под наблюдением. То же самое касается поездов и автобусов. И даже если удастся выбраться в фермерские угодья к югу или западу от города и украсть там лошадь, это не поможет, потому что он не умеет ездить верхом.

Остается море.

Ему понадобится судно, причем не какая-нибудь яхта и не обычная посудина контрабандистов, перевозящая ром, то есть не ялик и не скиф. Нет, нужна рыболовная шхуна, с ржавыми креплениями и потрепанным такелажем, с палубой, заваленной дырявыми ловушками на омаров. Что-нибудь, что стоит на якоре в Халле, или в Зеленой гавани, или в Глостере. Если он поднимется на борт к семи вечера, рыбак хватится ее, скорее всего, не раньше трех-четырех утра.

Значит, теперь он ворует у простых работяг. Докатился.

Впрочем, может быть, шхуна зарегистрирована. Если окажется, что нет, он выберет другую. Спишет адрес регистрации, а потом отправит владельцу достаточно денег, чтобы тот смог купить целых две шхуны или вообще бросить, на хрен, весь этот омаровый бизнес.

В голове мелькнуло, что такого рода намерения объясняют, почему деньги у него в карманах не задерживались. Казалось, иногда он похищает деньги в одном месте, чтобы тут же отправить их в другое. Но грабить ему нравилось, и проделывал он это ловко, и это было связано с другими вещами, которые он ловко проделывал: с бутлегерством или контрабандой рома, благодаря чему он научился управляться со всякого рода лодками. В июне прошлого года он гонял шхуну из богом забытой рыболовецкой деревушки в провинции Онтарио черед озеро Гурон прямиком в Бэй-Сити, штат Мичиган, а потом, в октябре, еще одну — из Джексонвилла в Балтимор. Прошлой зимой переправлял бочки с только что сделанным ромом через Мексиканский залив, из Сарагосы в Новый Орлеан, где спустил всю прибыль во французском квартале на развлечения, которые теперь мог припомнить лишь отрывочно.

Итак, он умел управлять большинством судов, а значит, мог украсть посудину практически любого типа. Он может прямо сейчас выйти на улицу — и оказаться на южном берегу Бостонской бухты через полчаса. До северного берега добираться чуть дольше, но в это время года там наверняка шире выбор судов. Если он отплывет из Глостера или Рокпорта, то сможет попасть в Новую Шотландию через три-четыре дня. А спустя пару месяцев пошлет весточку Эмме, чтобы она приезжала.

Два месяца — это долго.

Но она будет его ждать. Она его любит. Да, она ни разу этого не говорила, но он чувствовал, что она хочет это сказать. Она его любит. А он любит ее.

Она подождет.

Может, он даже заскочит в отель. Быстренько заглянет туда одним глазком — вдруг она там и он ее увидит? Если они исчезнут оба, их след невозможно будет отыскать. Но если он исчезнет один, а потом пошлет за ней, к тому времени агенты ФБР уже поймут, кто она и что она для него значит, и она приедет в Галифакс, приведя за собой хвост. Едва он откроет ей дверь, их обоих сметет свинцовым градом.

Она не станет ждать.

Или бежать с ней прямо сейчас, или бежать без нее и больше никогда ее не видеть.

Он посмотрел на себя в зеркальное стекло материнского буфета и вспомнил, почему он вообще сюда пришел: куда бы он ни отправился, в таком виде он далеко не уйдет. Левое плечо пальто потемнело от крови, ботинки и низ брюк заляпаны грязью, рубашка изодрана и забрызгана кровью.

На кухне он открыл хлебницу и извлек хранившуюся там бутылку рома «Вдова А. Финке», или просто «финке», как обычно называли этот напиток. Снял ботинки и отнес их вместе с бутылкой наверх, в спальню отца, поднявшись по черной лестнице. В ванной он постарался как следует отмыть засохшую кровь с уха, пытаясь не потревожить коросту. Убедившись, что рана не будет кровоточить, он отступил на несколько шагов назад и стал изучать свое отражение. Мало ли какие бывают уродства: никто не станет в него особенно вглядываться, когда отвалится струп. Даже сейчас почти вся эта черная корка пристала к внутренней, а не к внешней стороне уха. Ну да, она заметна, но не так, как был бы заметен подбитый глаз или сломанный нос.

Он отхлебнул несколько глотков «финке», выбирая костюм в отцовском шкафу. Костюмов там оказалось пятнадцать — штук на тринадцать больше, чем можно себе позволить на полицейское жалованье. То же самое касается обуви, рубашек, галстуков и шляп. Джо выбрал полосатый однобортный пиджак коричневато-желтого цвета и такие же брюки — костюм от Харта Шаффнера и Маркса. К нему — белую рубашку «Эрроу». Черный шелковый галстук с косыми красными полосками. Черные ботинки «Нетлтон» и шляпу «Кнапп-Фельт». Он снял собственную одежду, аккуратно сложил ее и пристроил на полу. Сверху поместил пистолет и башмаки, переоделся в отцовское, после чего снова засунул пистолет сзади за пояс.

Судя по длине брюк, они с отцом все-таки не совсем одного роста: отец чуть повыше. И шляпа его чуть теснее, чем у Джо. Проблему шляпы Джо решил, чуть сдвинув головной убор на затылок, получилось даже щеголевато. Что касается брюк, то он дважды подвернул штанины и подколол их булавками с ночного столика покойной матери.

Свою прежнюю одежду и бутылку хорошего рома он снес вниз, в отцовский кабинет. Даже сейчас он не мог отрицать, что, готовясь переступить порог этого помещения в отсутствие отца, он чувствует себя каким-то святотатцем. Он постоял на пороге, прислушиваясь к звукам дома — к потрескиванию в батареях парового отопления, к поскрипыванию молоточков в больших напольных часах, высящихся в вестибюле и готовящихся пробить четыре. Он был уверен, что дом пуст, но ощущал себя так, словно за ним наблюдают.

Когда молоточки ударили по своим колокольчикам, Джо вошел в кабинет.

Стол располагался перед высоким окном-фонарем, выходящим на улицу. Это был рабочий стол с двумя тумбами, выдержанный в викторианском стиле, богато украшенный, сделанный в Дублине в прошлом веке. О том, чтобы украсить свое жилище таким предметом обстановки, сын фермера-арендатора из захолустного угла ирландского Клонакилти не мог и мечтать, находясь в здравом рассудке. Не говоря уж о маленьком рабочем столике в том же стиле,