Император Август и его время - Игорь Князький

До отъезда Октавия из Рима к войскам в Македонию оставалось каких-то четыре дня… Но тут-то и пришли иды марта. Двадцать три удара кинжалами и мечами прервали жизнь Цезаря. А ведь не откажись этот гениальный человек от положенной ему по закону охраны – от тех же ликторов, числом в две дюжины – заговорщики едва бы отважились на нападение… Цезарь, думается, надеялся, что проявленное им великодушие к былым противникам может их, что называется, обезоружить, и не решатся они вооружённой толпой напасть на одного невооружённого человека, да ещё от охраны принципиально отказавшегося. Двое его соратников – Панса и Гирций – постоянно напоминали ему, что власть, обретённую оружием, оружием же должно и защищать. Мысль простая, здравая и, главное, совершенно верная во все времена для всех стран и народов. Цезарь, увы, полагал иначе. «Повторяя, что он предпочитает умереть, нежели внушать страх, Цезарь ожидал милосердия, которое проявлял сам»[183].

У многих нежелание Цезаря обеспечить себе естественную для человека его положения охрану при наличии столь немалого числа противников и даже ненавистников породило и порождает до сих пор мысль о готовности диктатора скорее расстаться с жизнью, нежели уподобиться настоящим тиранам и отказаться от великодушия и доверия к поверженным врагам. Взгляды современников на это подробно изложены Гаем Светонием Транквиллом: «У некоторых друзей осталось подозрение, что Цезарь сам не хотел дольше жить, а оттого и не заботился о слабеющем здоровье и пренебрегал предостережениями знамений и советами друзей. Иные думают, что он полагался на последнее постановление и клятву сената и после этого даже отказался от сопровождавшей его охраны из испанцев с мечами; другие, напротив, полагают, что он предпочитал один раз встретиться с грозящим отовсюду коварством, чем в вечной тревоге его избегать. Некоторые даже передают, что он часто говорил: жизнь его дорога не столько ему, сколько государству – сам он давно уж достиг полноты власти и славы, государство же, если что с ним случится, не будет знать покоя, а только ввергнется во много более бедственные гражданские войны»[184].

А вот мнение о трагедии мартовских ид одного из современных крупнейших биографов Цезаря: «Цезарь предпочёл скорее стать жертвой, чем отказаться от своих принципов»[185].

И всё же, думается, едва ли этот гений, обуреваемый грандиозными замыслами и уже преступивший к их осуществлению, мог пойти на сознательное самопожертвование просто ради верности своими убеждениям. Скорее он, как это всегда свойственно людям великой души, недооценивал низости и подлости своих недругов, их способности так пренебречь великодушием к ним, духом милосердия, проявленным Цезарем. Заплатили они ему за всё доброе даже не чёрной, а кровавой неблагодарностью. Сами обстоятельства убийства – десятки вооружённых против одного безоружного – могут вызвать только омерзение к заговорщикам, коих напрасно уже более двух тысячелетий иные славят как «тираноборцев», доблестно покончивших с «тираном» во славу «римской свободы».

Гай Октавий тем временем продолжал пребывать в Аполлонии, готовясь к предстоящему великому походу. Да, он дважды участвовал в триумфах Цезаря, оба раза следуя прямо за колесницей триумфатора. Но ведь в африканской кампании он не смог принять участия из-за нездоровья и беспокойства матери, а в Испанию он прибыл, когда решающая битва при Мунде уже состоялась. Теперь же ему предстояло участие в великом восточном походе, каковой самим Цезарем мыслился как главное военное предприятие его жизни. Диктатор обязал внучатого племянника учиться военному делу настоящим образом, не забывая при этом и об образовании общем. Гай, следует отдать ему должное, добросовестно указания Цезаря исполнял. Особое значение, понятно, имели его военные занятия, для каковых у него появились в Аполлонии прекрасные учителя-практики: командиры эскадронов всадников, прибывших из Македонии. Они не только наставляли его в военном умении, но, понимая, кто перед ними, часто посещали его именно как родственника Цезаря[186]. Октавий, понимая, сколь важно завоевать доброе расположение военных, немало преуспел в этом деле. Вскоре его узнало и полюбило войско, «и он принимал всех милостиво»[187].

Внезапно всё изменилось. Как-то вечером посланный Атией либертин доставил ему страшную весть: Цезарь убит. Мать в письме сообщала о происшедшей в иды марта трагедии, писала, что сама не знает, как теперь повернутся дела в Риме, просила его вернуться в столицу. До недавнего времени оберегая сына как всё ещё ребёнка, ныне она обратилась к взрослому, прямо говоря, что «ему пора действовать как мужчине, своим умом решать и поступать соответственно своему положению и обстоятельствам»[188].

На словах посланник Атии сообщил Октавию, что спешил в Аполлонию, нигде не задерживаясь, дабы как можно скорее известить его о случившемся, чтобы Гай мог быстрее сообразить, что ему должно предпринять в сложившихся так обстоятельствах[189]. А таковые с немалой долей вероятности могли стать для родственников диктатора роковыми. Нетрудно было предположить, что, если теперь у власти окажутся лютые враги Цезаря, а о степени их лютости прямо говорили обстоятельства изуверского убийства, то всем, кто был близок к покойному, а родственникам в первую очередь, грозит опасность. Тем более, что Цезарь успел показать римлянам своё расположение к Октавию. Весьма немалое. Потому ему необходимо было немедленно позаботиться о том, как избежать опасности. Ведь было теперь очевидно, что у врагов Цезаря сторонников много, и они способны на самые жестокие злодеяния. То, что такие люди могут преследовать родных диктатора и даже пойти на их истребление, выглядело реальным. Как должно действовать Гаю Октавию, было очевидно: следовать указанию горячо любящей и столь же горячо любимой матери – стать настоящим мужчиной.

Сын услышал голос матери и сразу же приступил к действию. Прежде всего, он сообщил о происшедшем в столице виднейшим гражданам Аполлонии и немедленно устроил совещание с ближайшими друзьями[190]. Таковыми, как известно, у него были прибывшие вместе с ним в Аполлонию Марк Випсаний Агриппа и Квинт Сальвидиен Руф. Гаю Октавию не удавалось скрыть страх. Ведь самое печальное было в том, что оставалось для него неизвестным: было ли убийство делом всего сената или кучки лиц, ненавидящих Цезаря. Как к случившемуся отнесётся римский народ? Настигла ли участников преступления заслуженная кара, или они, оставаясь в Риме, получили одобрение и поддержку народа?[191]