Император Август и его время - Игорь Князький

В первом случае от Гая Октавия требовались одни действия, во втором – совершенно противоположные. Должно было либо выступить мстителем за подло и преступно убитого диктатора, либо спасать свою жизнь, поскольку ему как родственнику и бывшему под покровительством покойного торжество его убийц не сулило ничего хорошего. Соответственно и советы он получил разные.

Его молодые друзья, молодость всегда решительна и отважна, советовали Гаю догнать находящиеся в Македонии легионы, пока они ещё не ушли далеко на восток, и, возглавив их, двинуться на Рим для праведного отмщения убийцам. Предполагалось, что солдаты, горячо любившие Цезаря, окажутся преданными его памяти и воодушевятся идеей отомстить за него, а предводителем своим возжелают видеть его ближайшего родственника Гая Октавия, пусть он и весьма дальний родственник, но ведь покойным диктатором обласканный и приближённый! Командующий легионами Марк Апилий, видя подобное настроение войск, должен был бы безропотно уступить своё место во главе армии мстителю за Цезаря, имевшему на это родственные права[192].

Советов, призывающих Октавия прибегнуть к поддержке войск, было предостаточно. Согласно сообщению Аппиана, римские друзья предлагали ему укрыться в войске, стоящем в Македонии, что обеспечивало бы его безопасность, а, когда выяснится, что убийство Цезаря – не дело рук всего сената, то смело идти на Рим и отомстить врагам. Ряд военачальников обещал Гаю безопасность и поддержку, если он к ним прибудет[193]. Однако, после долгих размышлений и колебаний он эти решительные планы и предложения отверг как преждевременные и потому опрометчивые[194]. Биограф Августа Николай Дамасский так пояснил его действия: «Но ему, человеку ещё очень молодому, это показалось делом трудным и превышающим его юные силы и его опытность; кроме того, ему было совершенно неизвестно отношение к нему большинства населения, а врагов, восставших против него, было много»[195]. Потому и решил он, ничего пока не предпринимая, отправиться в Рим, изучить положение дел на месте и действовать далее, уже посоветовавшись с находящимися в столице друзьями и сторонниками. Немаловажную роль сыграло полученное им из Рима письмо матери и отчима, написавших ему, «чтобы он не зазнавался и не рисковал, памятуя, что Цезарь, победивший всех врагов, больше всего пострадал от рук лучших друзей»[196]. Их совет Октавию: избрать жизнь частного человека как менее опасную при данных обстоятельствах и поспешить к ним в Рим со всей осторожностью[197].

Так Октавий и поступил, понимая, что мать и отчим дурного совета ему не дадут, а кроме того, он действительно не знал, что же на самом деле происходит в столице. Попрощавшись с военачальниками, столь к нему расположенными, что он не мог их не оценить и рассчитывал на поддержку этих людей в будущем, Октавий переправился через Ионическое море в Италию, но не в важнейший город и порт юго-запада полуострова Брундизий, а в находящийся неподалёку от него и в стороне от большой дороги скромный малозаметный городок Лупий. Смущало Гая то, что настроения войск, стоящих в Брундизии, были ему неизвестны, а потому следовало избегать возможных рисков.

Ничего не скажешь, разумная предосторожность. Значит, уже в таком юном возрасте, в 18 лет, он был чужд опрометчивости и торопливости, большинству его сверстников в такие года естественным образом свойственных. Не случайно он на протяжении своей долгой жизни часто любил повторять: «Спеши, не торопясь», «Осторожный полководец лучше безрассудного» и «Лучше сделать поудачней, чем затеять побыстрей»[198].

Если он с юных лет начал следовать таким постулатам, то не стоит удивляться, почему он достиг столь великих успехов.

Находясь в Лупии, Гай Октавий узнаёт важнейшую для себя, для своей судьбы новость: он объявлен главным наследником Цезаря и ему предназначается три четверти всего имущества диктатора. Ещё одна четверть отходила другим племянникам – Луцию Пинарию и Квинту Педию. И самое главное: в обнародованном теперь завещании Цезарь сообщал о желании усыновить Гая, что позволяло ему именоваться отныне Гай Юлий Цезарь. К этому добавлялось ещё имя Октавиан, как напоминание о роде, из которого он вышел, но, став Цезарем, он предпочтёт его никогда не упоминать. Так его при жизни будут называть его недруги, напоминая, что он лишь усыновлённый, а не природный Юлий Цезарь, под этим именем он войдёт в историю – так будут его именовать историки последующих эпох, дабы не путать с настоящим Гаем Юлием Цезарем. Поскольку у историков это принято уже на протяжении многих и многих веков, и в нашем повествовании Гай Октавий станет Октавианом до той поры, пока не обретёт своё главное имя – Август.

Завещание Цезаря, будучи обнародованным стараниями его соратника консула текущего года Марка Антония, получило самую широкую известность, к чему тот и стремился. Ведь, согласно этому документу о последней воле диктатора, «народу он завещал сады над Тибром в общественное пользование и по триста сестерциев каждому гражданину»[199]. И изначально народ не был в восторге от убийства Цезаря, вовсе не полагая заговорщиков героями-тираноборцами, а уж теперь его настроения резко повернулись не в пользу «ревнителей отеческой свободы». Потому-то после эффектно обставленных Антонием похорон Цезаря, на которых консул потрясал перед огромной толпой народа окровавленной одеждой погибшего, а для большего впечатления была продемонстрирована восковая статуя Цезаря с двадцатью тремя зияющими ранами, в столице начался настоящий погром, направленный против убийц.

Октавий, узнав о настроениях в Риме, «об общенародном трауре и, получив копии завещания Цезаря и постановлений сената»[200], решил прибыть в Рим, дабы окончательно изучить положение дел на месте и «посоветоваться с находящимися в столице друзьями и сторонниками»[201]. В это время он получил письма от матери и отчима, полные тревоги за его будущее, если он решится принять завещанное ему. Мать сообщала, что «ему крайне необходимо приехать к ней как можно скорее и соединиться со всем своим домом»[202]. Она подтвердила и то, что Гаю было уже известно – о возбуждении народа против Брута и Кассия. Отчим же осторожно уговаривал Октавия не принимать опасного наследства Цезаря. В условиях нарастающего противостояния в Риме и всей республике, очевидно чреватого новой гражданской войной, Филипп полагал наиболее благоразумным для пасынка «остаться жить частным лицом, в политику не вмешиваясь»[203].