Император Август и его время - Игорь Князький

Казалось, достигнут разумный компромисс. Но торжествовал в этот день не Цицерон, пусть его речь и внесла окончательное успокоение в ряды на первый взгляд безнадёжно расколотого сената. «В тот день Антоний вышел из курии самым знаменитым и прославленным в Риме человеком – все считали, что он уничтожил в зародыше междоусобную войну и с мудростью великого государственного мужа уладил дела, чреватые небывалыми трудностями и опасностями»[224].

Вечером Марк Антоний и Марк Эмилий Лепид, самые видные цезарианцы, в знак «примирения» пригласили к себе отобедать, проявив достойную щедрость, главных заговорщиков и убийц. Антоний угощал Гая Кассия Лонгина, а Лепид – Марка Юния Брута.

Идилия примирения цезарианцев и «республиканцев» оказалась совсем недолгой. Народная ненависть к убийцам Цезаря, каковую Антоний так умело разжёг на похоронах диктатора – надо сказать, что здесь его слова падали на уже готовую почву, ибо популярность Цезаря и народная любовь к нему были несомненны, вынудила убийц вскоре бежать из Рима. А Марк Антоний вдруг столкнулся с неожиданным соперником в борьбе за почитание памяти Гая Юлия Цезаря. В Риме внезапно появился некий Аматий, он же Герофил, объявивший себя внуком Гая Мария. Вообще-то всем было прекрасно известно, что никакого внука у славного победителя нумидийского царя Югурты, диких орд кимвров и тевтонов и лютого врага Луция Корнелия Суллы не было. Но эффектно появившиеся самозванцы всегда поначалу ухитряются получить в своё распоряжение сторонников. Лже-внук Гая Мария сумел набрать себе отряд смельчаков, соорудил алтарь на месте сожжения тела Цезаря и объявил себя главным мстителем. Поскольку Цезарь действительно был в родстве с Марием, из-за чего едва не погиб во время сулланских проскрипций, то Аматий-Герофил выступал как родственник погибшего, имеющий исключительное право на отмщение его убийцам[225].

Отдадим должное Марку Антонию, он действовал быстро и решительно, как и надлежало поступать военному человеку на государственной должности. Консул приказал немедленно арестовать и без всякого судебного разбирательства убить самозванца[226].

Такая расправа без суда и следствия прямо нарушала все действующие римские законы. Но сенат не изволил это нарушение заметить. Впрочем, как известно, не первый раз в римской истории. Разве были наказаны в 133 г. до н. э. убийцы Тиберия Гракха, на то время ещё действующего плебейского трибуна, облечённого законной неприкосновенностью? Да и совсем недавняя казнь катилинаров, во главе, кстати, с отчимом Марка Антония Лентулом, так эффектно организованная Цицероном, разве не была полным беззаконием? Сенату действия Аматия-Герофила, естественно, казались общественно опасными, потому в вину Антонию никто эту расправу никогда не ставил.

Убийство Лже-Мария вызвало, однако, некоторое волнение в народе, спровоцированное его сторонниками, но и здесь власти действовали быстро, энергично и эффективно. Одних просто перебили солдаты, других, если это были рабы, – распяли на крестах, а римские граждане и иные свободные удостоились древней римской казни: их сбросили с Тарпейской скалы Капитолийского холма.

Но особо симпатии сената Антоний завоевал тем, что по его предложению специальным постановлением навсегда была упразднена диктатура[227]. Более того, надеясь привлечь на свою сторону и часть бывших помпеянцев, «Антоний внёс предложение вызвать из Испании Секста Помпея, сына оплакиваемого и тогда ещё Помпея Великого, где с ним всё ещё воевали полководцы Цезаря, выдать ему в возмещение конфискованного имущества отца из государственных средств 50 миллионов аттических драхм, сделать его командующим флотом, каковым был и его отец, и предоставить ему право пользоваться кораблями, где бы они ни находились, смотря по требованию момента; сенат, удивлённый всем этим, охотно принял это предложение и восхвалял Антония в течение всего этого дня»[228].

Деньгами Антоний располагал. Ведь «вдова убитого (Цезаря – И.К.), Кальпурния, прониклась к нему (Антонию – И.К.) таким доверием, что перевезла в его дом чуть ли не все оставшиеся после смерти супруга деньги – в целом около четырёх тысяч талантов. В руках Антония оказались и все записи Цезаря, среди которых были намеченные им замыслы и решения»[229].

Предложение денежной компенсации для Секста Помпея было весьма своевременным, ибо возвращение семейного имущества являлось для него важнейшей жизненной задачей. В письме к своему тестю Луцию Скрибонию Либону Помпей писал, что никакие блага и достижения для него ничто, «если ему нельзя в свой дом»[230], и потому он «стремится вернуть себе богов своих отцов, алтари, очаги, домашнего лара»[231].

Секст Помпей, находясь в Испании, оставался для Республики опасным источником новой гражданской войны. Ведь после трагической для помпеянцев битвы при Мунде в 45 г. до н. э., в которой погиб его брат Гней, Секст сумел скрыться, уйти от погони. Затем он оказался в Кельтиберии, где среди племени лацетанов Помпеи имели многочисленную клиентелу[232]. Есть даже версия, что он пошёл в пираты и занимался разбоем в Атлантике. Если это и было, то недолго. Вскоре он вновь в Испании и, пользуясь тем, что Цезарь не оставил там серьёзных войск, начинает воссоздавать армию помпеянцев, тем более, что таковых здесь было предостаточно. Посланные Цезарем против него военачальники терпели поражения. Весной 44 г. до н. э., когда погиб Цезарь, сын его главного противника уже захватил Бетику (совр. Андалузия в королевстве Испания), часть провинции Ближняя Испания, город Новый Карфаген – важнейший центр римских владений в Испании. В его армии было уже семь легионов – даже без вспомогательных войск не менее 35 тысяч человек, они провозгласили Секста Помпея «императором». Появился у него и флот. При таком повороте дел власть в Риме не могла не встревожиться, а потому предложение Антония было не только, пожалуй, и не столько в его собственных интересах, но в интересах всего римского государства.

К ноябрю 44 г. до н. э. соглашение между сенатом и «последним помпеянцем» было заключено и Секст Помпей прибыл в Массилию (совр. Марсель), где и возглавил стоявший там флот. Если и впрямь он побывал некоторое время пиратом, то этот опыт морского командования мог теперь ему пригодиться. Надо сказать, флотоводцем он оказался отменным.

Вернёмся в Рим, где политические события развивались всё стремительнее.