Минуемое - Арсений Долохин

тоже станут черными и будут смотреть уже не наружу, а внутрь, в его собственную глубину, в которой тоже не останется ничего, кроме победившей весь мир черноты.

В дверь квартиры кто-то постучал. Арсений едва расслышал — темнота стала такой густой, что с большой неохотой пропускала даже звуки. Очевидно, стучавший ошибся, поскольку больше Арсений не услышал ничего. Или просто вязкая чернота сделала его глухим, а он даже и не заметил. Может, кто-то там все еще стоял за дверью в надежде донести до него что-то необычайно важное, о чем он должен был узнать еще давно, и тогда, возможно, не было бы этой вязкой черноты и пока еще безразличного ощущения неотвратимости. Арсению было очень жаль своего опоздавшего спасителя, себя уже как-то не очень. В груди слегка покалывало от какого-то странного чувства, но Арсений пока не мог его узнать, да и не был уверен, что это было нужно. Он просто лежал, ничего не ожидая; тьма подступала все ближе.

В дверь снова постучали, в этот раз он не мог ошибиться. Стук был тревожным, почти отчаянным. Удивленно приподняв голову, Арсений всмотрелся в глубину давно почерневшего коридора. Он понимал, что уже не может встать, чтобы выйти в коридор, добраться до двери и узнать, кому он был нужен, но желание оказалось неожиданно сильным. Арсений огляделся; он уже не мог рассмотреть кровать, на которой он лежал, из-за этого она казалась ему бескрайней. Осторожно распрямив руку, Арсений потянулся вправо, к коридору, но ни до чего не достал. Маслянистая чернота обожгла ему лицо зловонным дыханием, Арсений с трудом выдохнул и переместился на кровати целиком, неуклюже вильнув всем телом подобно гусенице. Темнота надавила на него черным беспросветным саваном, и Арсений решил, что своим бессмысленным маневром он лишь ускорил свое окончательное исчезновение. В голове помутнело, мозг пересекли расплывчатые бесцветные линии. Внезапно грудь запылала от резкой боли, Арсений сжал зубы, чтобы не закричать. Он не понял, кто обращался к нему через эту боль, но посыл был предельно ясен: продолжать. Тьма обдала Арсения гнилью, ей явно не хотелось, чтобы ему было больно, однако ее натиск ослаб, будто тьма опасалась, что боль в его груди сможет усилиться и вырваться наружу, причинив вред и ей. Арсений пополз дальше, боль не утихала, не давая ему остановиться. Чем дальше он двигался, тем труднее было дышать; в голове снова что-то замерцало. И вдруг ладонь Арсения рухнула в пустоту, не нащупав продолжения кровати. Он сумел добраться до края. Арсению показалось, что он услышал гневное шипение темноты, которая уже не имела над ним прежней власти.

Ухватившись за край кровати, Арсений совершил решающий рывок и свалился на пол. Грохот падения глухо отозвался во всех углах спальни. Удар вышел несильным и не смог заглушить боль, которая продолжала давить изнутри. Арсений упер обе руки в пол и начал подниматься. Ощущение было странным — как будто ему на спину аккуратно положили все, чем было наполнено мироздание, и он понемногу стряхивал все это с себя, отказываясь от горы ненужного хлама в пользу чего-то куда более важного. Когда Арсений распрямился и встал во весь рост, стук повторился. В нем уже не было ни тревоги, ни отчаяния. Стук приказывал идти до конца. Арсений развернулся и пошел. Чернота коридора неумолимо приближалась. Боль в груди слегка притихла, но никуда не делась. Перед тем, как шагнуть в коридор, Арсений остановился и обернулся назад. Окутавшая спальню темнота ненавидяще смотрела ему в спину, но сделать с ним ничего уже не могла. Арсений отвернулся от нее и шагнул вперед.

В коридоре оказалось намного темнее, Арсений не смог разглядеть дверь, ждавшую его где-то впереди. Стук не спешил повторяться. Боль сильно уколола его куда-то рядом с сердцем, подтвердив верность его устремлений. Арсений выдохнул и медленно пошел вперед. Каждый шаг давался ему труднее предыдущего, как будто чьи-то незримые руки держали его за лодыжки, постепенно сжимая сильнее. Тьма, окутавшая коридор, не душила, а безнаказанно сыпалась черным песком внутрь прямо сквозь поры в коже, боль в груди жгла как-то вполсилы, будто не желая ему больше ничего. Чем дальше шел Арсений по коридору непонятной длины и ширины, тем сильнее пугали его внезапные догадки; то ему казалось, что он идёт сразу по трем коридорам, которые заканчивались непробиваемыми бетонными стенами, то чудилось, что он движется не вперед, а вниз, все увереннее закапываясь прямо в пол. Неожиданно ноги отказали ему, и он упал лицом вниз. В голове что-то тяжко вздрогнуло, как перед началом землетрясения; Арсений пополз, опасаясь, что потеряет слишком много времени, пока будет пытаться встать. Ползти было не легче: пол будто магнит притягивал его слабое тело, и сердце порой на мгновение прекращало свой глухой стук, отдавая силы зловещему притяжению. Боль в груди утихала, уступая место черноте; когда боль почти пропала, Арсений увидел дверь, она была совсем рядом. Никто больше не тянул его вниз; Арсений поднялся и уверенно ступил вперед. Коридор закончился. Ему достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться двери, в которую кто-то совсем недавно призывно стучал. Арсений стал ждать, когда стук раздастся снова.

Дверь молчала. Арсений взглянул сквозь стеклянный глазок. Там ничего не было.

Арсений отвернулся от двери. Тьма сгущалась, хищно дыша ему в лицо.

Арсений повернулся к двери и ударил в нее сам.

Дверь отозвалась немедленно, раскалившись до того, как он успел отдернуть кулак. Боль оказалась такой сильной, что Арсений упал на колени, едва не завалившись на бок. Дверь замерцала, будто стынущий уголь, призывая ударить снова и не дать ей погаснуть. Арсений собрался с духом и ударил по двери гораздо сильнее, чем в первый раз. Боль обожгла его всего, от костяшек на руке до пальцев на ногах, в голове как будто заполыхал ритуальный костер с уходящими далеко в небо столбами дыма. Дверь вспыхнула ярче, но все равно погасла, прося еще. Боль заставляла подчиняться беспрекословно, и Арсений ударил в третий раз, теперь сразу двумя руками. Дверь перестала мерцать и стала неумолимо краснеть, наливаясь все ярче. Арсений больше не ощущал себя горящим языческим божком, дверь жадно вытягивала из него боль, наливаясь подобно винной ягоде. Арсений понимал, что лишится зрения, глядя на пылающую красками всех закатов и рассветов икону, но понимал это какой-то совершенно ненужной уже частью своего рассудка, все остальные, куда более рациональные чувства призывали его дорожить каждым мгновением божественного слияния. Когда Арсений приготовился ослепнуть, блаженно улыбаясь, пропитавшая дверь краснота вдруг потекла вниз, как облитая