Фронтовой дневник (1942–1945) - Василий Степанович Цымбал

class="p1">В морозном воздухе под бирюзовым небом прекрасно видны дали и синева ущелий, ведущих к побежденному врагу. Там, на границе, по-прежнему стоят часовые нашей Родины.

Я люблю осень. Но она слишком угрюма на востоке. Здесь мало людей и человеческого жилья. Мне скучно без людей среди первобытной природы. А может быть, мне просто не хватает твоего присутствия, твоей близости?

В памяти витают картины нашей любви. В них мало идиллического, но воспоминания мои связывают лучшие мгновения или с весенними розами, которые ты срезала мне ножницами в своем саду, или с золотом осени, звеневшим под нашими влюбленными шагами.

Даже вчера мне виделось во сне, что мы с тобой, счастливые, бредем по высохшей траве.

Сегодня воскресенье. У тебя выходной день. Вероятно, ты согласилась бы пойти со мной прогуляться. Мы с тобой спустились бы вниз к железной дороге и пошли бы к Широчанке. Но нам незачем забираться в такую даль. Мы свернули бы вправо и, пройдя некоторое расстояние по тропке вдоль глинистого оврага, пришли бы, как много раз, и уселись на порыжевшей траве…

Впрочем, осень уже проходит. Под ногами хрустит земля, покрытая серебристым инеем. Я попаду к тебе, по всей вероятности, к новому году. У тебя для Галочки и для себя будет елка. Я тоже люблю ее и приду к тебе. В твоей комнате полумрак. Тепло. Смолисто пахнет елкой. Ты, поджав под себя ноги, сидишь на диване у печки.

Я сказал: «Приду к тебе». Нет, я не это думал. Я мечтаю, что буду вместе с тобой. И елку мы тоже устроим вместе. И, радуясь, будем шалить, как дети, и валяться на диване и на медвежьей шкуре под елкой. Помнишь, твои ноги скользили по теплой медвежьей шерсти. И нам так было хорошо в полумраке слушать, как бьются наши сердца. У меня лирическое настроение, и я пишу это письмо, как песню. Я даже читаю его вслух и прислушиваюсь, как оно звучит. И выбрасываю из него все слова, которые не гармонируют с моими чувствами.

Мне кажется, что, встретив тебя сейчас, я растворился бы в своих чувствах – растаял, как снег, настолько много скопилось во мне нежности, что я даже не могу выразить словами, как бы поступал, лаская тебя. О, когда же придет этот желанный час?!

2 октября 1945 г.

Вчера весь день я возился, устраивая кухню (надо выполнять приказание капитана!). Работая, я увлекся и сделал хорошо.

Рядом с КИПом была траншея в человеческий рост с боевыми ячейками. Я проложил к траншее дорогу и сделал лестницу в земле из 7 ступеней, траншею очистил и в ячейке устроил плиту. Над плитой я сделал навес, вдоль ячейки прорыл углубление, чтобы туда ставить банки с консервами, солью и т. д. Тут же устроил стол. Получилось красиво и удобно.

Ночью был сильный мороз, в ведрах замерзла вода, и мы затопили на КИПе печь. Тепло и хорошо. День пасмурный и холодный.

6 октября 1945 г.

Продолжаем жить на «Альте». Проникают слухи, что мы должны уехать чуть ли не на запад. Вероятно, под влиянием этих слухов мне снилось сегодня, что был в Ейске, видел Т. А. Я не запомнил, в каком она была платье, но мне бросилось в глаза, что на ее ногах были хорошие черные чулки и туфли.

Она была среди других женщин и стояла так, что я не видел ее лица. Я все стремился посмотреть на ее лицо. Это мне удалось наконец. Т. А. несколько постарела, но по-прежнему была хороша. Потом мы с нею были вместе, и я задал ей вопрос, согласится ли она, чтобы я жил с нею. Она ответила, что ждет меня давно. Я был счастлив.

Не помню, до этого или после я был в магазине, где продавалось много всевозможной мануфактуры и особенно белой. Я договаривался с Иваном Гриневым, чтобы он оставил для меня мануфактуры.

Потом, кажется, с Тамарой и Юрой мы были в кино. Затем мне снился наш начальник штаба Ильинский. Он у меня взял какие-то конфеты, и я оседлал его и ездил на нем верхом очень далеко. Затем я в каком-то лесу у реки собирал опавшие на землю крупные лесные орехи. Их было много, и я складывал их в солдатскую фуражку.

Стоят теплые, погожие дни и морозные ночи. Позавчера мы вновь ездили за картошкой, капустой и морковью. Привезли целый воз. Я нашел на поле и с удовольствием съел несколько небольших дынь. На обратном пути на дороге Семен Сидорович убил кнутом большую змею, ударив по ее голове. Потом он каблуком размозжил ей голову, а змея все продолжала жить, извиваясь своим тонким серым хвостом.

Вчера я взбирался на сопку, у подножия которой находится наш КИП. Сопка покрыта мелким кустарником дубняка и орешника и высокой травой. Там прекрасно. Листья дубняка покраснели; орешник коричневый.

Под ногами хруст высохших листьев и порыжевшей травы. Надо всем солнце. Настоящая осень – тепло и прекрасно, и немного тоскливо от своего одиночества, вспоминаются близкие образы, с которыми я в разлуке вот уже 4 года, трещат японские цикады и становится грустно-грустно.

Но к вечеру заметно свежеет воздух. Часов в 7 заходит солнце, и сразу распространяется холод, как будто подуло из ледника. А после 12 ч. ночи земля уже покрылась инеем и звенит под ногами.

Замерзла вода в ведрах и кружке. Сильно щиплет мороз за руки и особенно за кончики пальцев. Шинель плохо греет, и тело вздрагивает. Начинает ломить в суставах хронический ревматизм.

Спать холодно. Я, кроме немецкого одеяла, набрасываю на себя 2 одеяла товарища и обе шинели, свою и его. Спим мы вдвоем, так теплее. Однако где-нибудь оказывается щель, и туда проникает и ломит ноздри дальневосточный холод.

Сегодня передали по радио, что 10 февраля 1946 года состоятся выборы в Верховный Совет СССР.

«О, глупые мои года,

Тоска, грызущая всегда,

Когда тебя я напою?»414

7 октября 1945 г.

Завтра-послезавтра отправляют наших «стариков». Вместо них (36 человек) нам из запасного полка дают 26 человек пополнения. В ближайшие дни мы уезжаем км на 1500, куда-то за Хабаровск. Грузиться будем в Хороле. Это км в 80 от «Альта». Не знаю, поедем ли мы вначале на «Антенну» или сразу в Хороль.

И туда, и туда передвигаться придется старым русским способом, т. е. пешком.

Здесь