The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

стремилось к установлению прочно укоренившихся интересов, культивируя мнение о том, что жить внутри империи выгоднее, чем за ее пределами. Это не отменяло общего отсутствия политического участия коренного населения: кооптация нескольких элитных фигур в "законодательный совет" колонии британской короны была лишь иллюзией представительства; все империи XIX века от начала до конца были автократическими системами. Как и в ранних современных вариантах западноевропейского "просвещенного абсолютизма", это не исключало определенной правовой защищенности. Хотя было бы преувеличением называть Британскую империю (где это проявилось в наибольшей степени) правовым государством, в целом в ней преобладала некая базовая законность или «управление по правилам». Коренное население все еще могло быть лишено некоторых основных прав, которыми пользовались белые, и доступ к системе правосудия мог быть для них весьма затруднен. Но примерно в 1900 г. было уже не все равно, где живет африканец - в Конго короля Леопольда или в британской Уганде.

XIX век был веком империй, и его кульминацией стала мировая война, в которой империи воевали друг с другом. Каждая из воюющих сторон мобилизовала ресурсы зависимых от нее окраин. Если у нее их не было - например, Германия после 1914 года уже не могла получать прибыль от своих колоний, - то приобретение дополнительных квазиколониальных территорий становилось главной целью войны. После окончания войны распались лишь несколько империй, причем не самые крупные и важные. Германия потеряла свои маленькие, экономически незначительные колонии, а великие державы, вошедшие в победоносную коалицию, поделили их между собой. Уникальная империя Габсбургов, европейское многонациональное образование, не имевшее колониальных владений, распалась на составные части. От Османской империи остались Турция и бывшие арабские провинции (ныне подмандатные территории или полуколонии Великобритании и Франции). России пришлось отказаться от Польши и Прибалтики, но под руководством большевиков она смогла воссоединить в рамках имперского "союза" подавляющее большинство нерусских народов царской империи. Эпоха империй не завершилась в 1919 году.

Конечно, поколения историков, рассматривавших рост национализма и национального государства как ключевые черты XIX века, не ошибаются. Но их суждения нуждаются в серьезной оговорке. После того как к 1830 году в Латинской Америке возникли все новые республики, формирование национальных государств шло медленнее. Балканы были единственным (небольшим) регионом, где этот процесс шел быстрее. В других регионах все было наоборот. В Азии и Африке независимые политические образования, которые даже не хочется называть "государствами", в огромном количестве исчезали в расширяющихся империях, и ни один малый народ не освободился от принудительных имперских отношений. Ни одно из многочисленных национальных движений в Европе XIX в. не смогло помочь своей национальной общности обрести независимость вне империи, и только Италия в некотором смысле может считаться исключением. Раздел Польши продолжился, Ирландия осталась в составе Великобритании, а Богемия не отделилась от Габсбургской монархии. Но ни одно из национальных движений не разрушило империю.

Национализм не добился ощутимых политических успехов в Европе и еще меньше - в Азии и Африке. Это следует отличать от того факта, что солидарность во имя нации была двойным новшеством века. С одной стороны, националистически настроенные интеллектуалы и их последователи работали в имперских условиях над подготовкой независимых национальных государств, которыми стали многие страны в период с 1919 по примерно 1980 год. Великие протестные движения 1919 года в Египте, Индии, Китае, Корее и некоторых других странах Азии и Африки уже были националистическими по своей мотивации. С другой стороны, национализм также стал основной риторикой в полностью консолидированных государствах. Люди стали осознавать себя французской, английской, немецкой, японской "нацией", сформировали соответствующий космос символов, стремились отличаться от других наций, уговаривали себя конкурировать с ними, снижали порог толерантности по отношению к иностранцам и чужим идеям. Это происходило в мире, где множились и интенсифицировались обменные отношения между представителями разных наций. Различные виды национализма были присущи как империям, так и национальным государствам. Гордость за свою империю, часто подпитываемая официальной пропагандой, стала на рубеже веков широко распространенным чувством, составляющей национального самосознания. Национализм внутри империй не всегда был направлен против структур имперского правления: он не был исключительно антиколониальным. Он также мог - особенно если подкреплялся религиозной идентичностью - разжигать пламя конфликта между подчиненными группами. Это привело к распаду империи Габсбургов в 1918-19 гг. и объединенной Индии в 1947 году.

Сегодня слово "империя" вызывает ассоциации с неограниченной властью. Однако даже для эпохи расцвета империи следует сделать определенные оговорки. Империи раннего Нового времени (за исключением Китая) представляли собой скорее рыхлые политические и экономические сети, чем тесно интегрированные государства или замкнутые экономические блоки. Даже Испанская мировая империя XVI века, которую часто приводят в качестве раннего примера трансокеанского территориального господства, в значительной степени опиралась на местную автономию, а меркантилистский контроль над торговлей во всех империях должен был постоянно обеспечиваться для борьбы с широко распространенной контрабандой. Империи не были порождением наций: их элита, а зачастую и пролетариат, работавший на кораблях или плантациях, состояли из выходцев из самых разных стран. К 1900 году большинство империй стали более "национализированными". Благодаря современным силовым методам и средствам массовой информации они были более тесно интегрированы и, следовательно, легче поддавались контролю. Регионы, производящие продукцию на экспорт, были тесно связаны с мировой экономикой, часто в виде небольших анклавов, внутренние районы которых становились все менее интересными для имперских правительств, если там не возникало проблем. Тем не менее, так или иначе, каждая империя продолжала опираться на компромиссы с местными элитами, на неустойчивое равновесие, которое нельзя было поддерживать только угрозой или применением силы, поскольку военные действия были слишком дороги, их трудно было оправдать, и они порождали проблемы, которые трудно было просчитать. В клубе империалистов империя считалась современной, если она имела рационализированное и централизованное управление, делала эксплуатацию экономических ресурсов более эффективной и прибыльной и прилагала усилия к распространению "цивилизации". Однако такая активность была сопряжена с большими рисками. Реформы нарушали существующее равновесие и всегда вызывали сопротивление, силу которого было нелегко предсказать; одним из предостерегающих примеров является Северной Америки в 1760-х годах. Но они также создавали новые материальные, культурные, а иногда и политические возможности для отдельных групп, которые в перспективе, как носители конкурирующей модернизации, могли превратиться в контрэлиты и социальные силы с горизонтом, выходящим за пределы империи. В Османской и Китайской империях знатные люди в провинциальных городах усиливали централизаторские инициативы; это даже способствовало падению китайской монархии в 1911 году. Поэтому сдержанность в таких чувствительных сферах, как право, финансы, образование и религия, была вполне приемлемой для имперских центров. К такому консерватизму склонялись, например, англичане в Индии