19-я жена - Дэвид Эберсхоф

Перед смертью отец был онлайн: играл в техасский покер[4]и сидел в чате с тремя партнерами, в том числе с некой Мисс-из-Пустыни, такой вот ник. Последние секунды своей жизни он провел, обмениваясь вот такими репликами:

Главасемьи2004: подожди

Мисс-из-Пустыни: телефон?

Главасемьи2004: нет жена

Мисс-из-Пустыни: которая из?

Главасемьи2004: девятнадцатая

Чуть позже — через несколько секунд? минут? — Мисс-из-Пустыни написала: ты тут??

Потом попыталась еще раз: ты тут????

Чуть погодя — сдалась. Так с ними и бывает, всегда.

Когда моя мать спустила курок, отец имел на руках фулл-хаус: три пятерки и пару двоек. Так что он был весь в шоколаде. В газете говорится, что, хоть и мертвый, он все равно выиграл семь кусков.

Как-то по телику я слышал, что умираем мы так же, как жили. Это вроде бы верно звучит. После выстрела кровь отца просочилась сквозь его футболку из интернет-магазина «Ганз-энд-аммо»[5]огромным густым пятном. Ему уже исполнилось шестьдесят семь, лицо у него было какое-то предзлокачественно-красное. И все в нем было крупным, толстым, истрепанным жизнью, кипевшей под жарким солнцем. Мальчишкой я часто воображал, что отец у меня — ковбой. Представлял, как он в конюшне седлает своего скакуна — чалого, в белых носочках, — готовясь выехать в поход за справедливостью. Только мой отец никогда ни в какой поход за справедливостью не выезжал. Он был мошенник от религии, один из главных заправил в храме лжи, что вроде заговорщиков ходят среди людей, говоря им, что Бог предназначил мужчине иметь много жен и детей и судить последним судом их всех будут по тому, насколько они покорны. Я знаю, на самом деле люди так не говорят, но мой отец так говорил, и многие другие тоже — там, откуда я родом, а это… ну, я просто-напросто скажу, что это в той гребаной дали, в пустыне находится. Вы, может, про нас даже слыхали. Первые Святые Последних дней, только все нас просто Перваками называют. Но я должен вам сразу сказать — мы не мормоны. Мы были какие-то другие — приверженцы культа, ковбойской теократии, крохотный ломтик Саудовской Америки. Нас называли по-всякому, я знаю про это, потому что свалил оттуда шесть лет тому назад. Вот тогда я своего отца и видел в последний раз. И маму тоже. И я знаю — вам про это известно, но на всякий случай скажу: она была жена № 19.

А его первая жена из кожи вон лезла, чтобы мою мать за решетку упечь. Наши женщины вообще не должны с неверующими разговаривать, но у сестры Риты затруднений с этим не было: она все до точки «Реджистеру» выложила. «Я была наверху, в нашей общей гостиной, разбиралась с девчоночьими чулками, — выкладывала она газетчикам. — Тут-то я и увидела, как она поднимается по лестнице. У нее было такое лицо… Оно выглядело как-то странно, все скукоженное и красное, будто она что-то такое увидела. Я собралась было ее спросить, но не спросила — сама не знаю почему. Его я нашла минут двадцать спустя, когда сама пошла вниз. Надо было пойти сразу, как я такое лицо у нее увидела, только откуда мне было знать? А когда я его увидела — вот так вот, в кресле, и голова, знаете, вот так на грудь свисла, и кровь, кровь — она была повсюду, я хочу сказать — он весь в крови, все кругом такое, такое мокрое и красное… Ну, я стала звать, просто звать — хоть кого-нибудь — на помощь. Вот тогда они все бросились вниз, все они — женщины, я хочу сказать, — все бросились бежать вниз по лестнице друг за другом, и дети тоже, они все бежали и бежали. Весь дом содрогался, столько их бежало по лестнице. Первой добежала, кажется, сестра Шерри. Когда я сказала ей, что произошло, а потом она сама увидела, она расплакалась, просто завопила по-настоящему, и следующая за ней тоже зарыдала, и следующая за ней тоже, и так далее. Я никогда не слышала ничего подобного. Вопли быстро распространялись вверх по длинной очереди женщин, словно языки пламени, охватывая одну за другой, и очень скоро весь дом словно пылал от воплей, если вы понимаете, что я имею в виду. Понимаете, все мы его все-таки любили».

На следующее утро шериф графства Линкольн надел на мою мать наручники и сказал: «Вам придется пойти со мной, сестра». Не знаю, кто его вызвал, он обычно в Месадейл не заезжает. Есть фотография — мою мать сажают в полицейскую машину на заднее сиденье; ее коса тяжелой веревкой лежит на спине, когда она наклоняется, чтобы туда влезть. В газете сказано — она не оказала сопротивления. И вы мне про это толкуете? Она не оказала сопротивления, когда ее муж женился на ее пятнадцатилетней племяннице. Она не оказала сопротивления, когда Пророк велел ей вышвырнуть меня из дому. «Нет смысла шум поднимать». Она эти слова всегда повторяла. Она многие годы оставалась покорной, веря, что отчасти в этом ее спасение. А потом, в один прекрасный день, думаю, что-то вдруг у нее — бум! Так оно и случается, мы то и дело слышим о таких вещах. Только из-за глушителя это было, скорее, щелк, а не бум!

Так сдала ее сестра Рита или нет? На самом деле это чат мою мать сделал. «Реджистер» восхитился иронией происшедшего: «ЖЕРТВА НАЗЫВАЕТ УБИЙЦУ ПРЕЖДЕ, ЧЕМ ОНА СПУСТИТ КУРОК». Если точно, так он ее не называет, только номер указывает. Только, по правде, показания Риты тоже были не в помощь. Их шерифу с лихвой хватило. На следующий день мою мать загребли как подозреваемую, и на первой странице «Реджистера» появилась эта фотография — моя мама влезает в патрульную машину, и коса на ее спине — как тяжелая цепь.

А я вот как это обнаружил. Я в библиотеке был со своим приятелем Роландом. Мы в Сети шуровали, ничего конкретного не искали, и вдруг вот она — статья про маму:

ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ЖЕНА УБИВАЕТ МУЖА

ЗНАК РАЗДОРА В СЕКТЕ ОТСТУПНИКОВ?

На фотографии у мамы наручники на запястьях. Лоб очень белый и блестит, отражая фотовспышку в рассветной полумгле, а в глазах ее такое выражение… Как его описать? Сказать, что глаза у нее темные и влажные, словно глаза перепуганного, с вытянувшейся мордочкой зверька? Понятно ли будет, если я скажу, что у нее взгляд до смерти перепуганной женщины, арестованной за убийство, которой теперь предстоит провести всю оставшуюся жизнь за решеткой?

Прежде чем я продолжу, нужно сказать кое о чем, что вам следует знать. Мне двадцать лет, но многие говорят, что я выгляжу моложе. В последние шесть лет мне довелось жить почти повсюду, от Южной Юты до Лос-Анджелеса, пять из них — вместе с Электрой. Два года мы прожили в Лас-Вегасе — то в самом городе, то в его окрестностях — в потрепанном фургоне цветочника. Этот фургон все еще у нас, но теперь мы с Электрой обитаем в Пасадине, в однокомнатной квартирке-студии над гаражом.