19-я жена - Дэвид Эберсхоф

По ту сторону стекла появилась охранница, проводившая мою мать к табурету. Наши глаза встретились, и было похоже, будто ты сам следишь за собственным взглядом в зеркале. Куда бы я ни посмотрел, туда же смотрела и мама. На табурет, на стенные часы, на телефон. Она выглядела более-менее так же — твердый подбородок, маленький нос, но волосы ей остригли, короткая уродливая стрижка напоминала густой кустарник. Я никогда не видел маму стриженой. Она вроде бы поняла, что я не могу отвести взгляд от ее волос, потому что коснулась их рукой, словно на ней — парик, который вот-вот съедет набок. Что же я еще могу сказать вам о ней? Ей было всего четырнадцать, когда она вышла замуж за моего отца, а это значит, что сейчас ей тридцать пять. Голос у нее высокий, девичий, вроде как у меня. И у нее те же самые розы на щеках цветут. Что еще? Для протокола: она — племянница моего отца и к тому же его двоюродная сестра. А значит, я… Ох, вы лучше сами прикиньте.

— Джордан, ты меня слышишь?

— Да.

— Господи, глянь только, ты уже совсем взрослый!

— Я слышал про папу.

— Это трагедия.

— Скорее — беда.

— Я знала, ты приедешь меня повидать. Я молила Бога об этом.

Я помолчал, сдерживая короткий всплеск ярости.

— Мам, не сочти за обиду, только я здесь вовсе не поэтому.

— Нет, Джордан, нет! Именно поэтому. — Она наклонилась очень близко к стеклу, ее лицо — в розовых и голубоватых тенях из-за иррационального восторга.

— Слушай, мам, ты можешь рассказать мне, что произошло?

Она выпрямилась, все краски словно смыло с ее лица.

— Понятия не имею.

В соседней кабинке захлебывался в слезах и рыданиях ребенок. Мать ребенка или тетка — или кто там еще это мог быть — безостановочно повторяла, что все хорошо, все будет хорошо — что в данном случае было абсолютным враньем.

— Все произошло так, как сестра Рита это описывала?

— А что? Что она говорила?

Пока — вкратце — я излагал маме показания Риты, глаза у нее были полны слез.

— Это не так было, — сказала она. — Это вовсе не так было.

— Тогда что же случилось?

Она колебалась, словно вспоминая, как бы собираясь с мыслями:

— Невозможно представить себе столько крови. Я видела, как его вынесли на носилках. Вот тогда я поняла… — Но сдерживаемое рыдание все же вырвалось у нее из груди, и она не смогла закончить эту фразу. — Джордан, я знаю, тебе пришлось очень трудно. То, как мы тогда попрощались… И теперь вот так с тобой увиделись. Я никогда не думала, что так будет. Я всегда думала, ну, я просто думала… — Голос у нее прервался, и она крепко прижала к глазам ладони.

Успокоившись, она сказала:

— Расскажи мне, что ты делал все это время, где побывал, где живешь? Ты женат? Может, ты уже отцом стал? Мне хочется знать, похожа ли твоя жизнь хоть немного на то, как я себе ее воображала.

Можете считать, что я псих, только мне представляется, что, если ты вышвыриваешь из дому единственного сына из-за того, что тебе какой-то мошенник-Пророк это приказал, ну, мне просто представляется, что тогда ты не имеешь права знать, что с ним потом происходило.

— Это долгая история, — ответил я. — Живу в Калифорнии, и все прекрасно.

— Ты один?

Я рассказал ей про Электру, и она вроде как повеселела.

— Только, мам, я ведь не для того здесь. Ты можешь объяснить мне, что происходит?

— Все, что я знаю, так это что сегодня утром было что-то вроде слушания дела. Оно заняло всего несколько минут. Я сказала мистеру Хеберу…

— Кто это — мистер Хебер?

— Это адвокат, которого мне дали. Я сказала ему, что мне надо поговорить с Судьей, а он сказал, что еще не время, надо просто назвать ему мое имя. Они говорили о залоге, Судья не хотел назначать никакого залога, а мистер Хебер сказал, это несправедливо, и он выиграл спор, только это ничего не значит. Когда это я смогу собрать миллион долларов? Потом меня отвезли обратно сюда.

— Ну, по крайней мере, ты больше не в Месадейле.

Мама перенесла трубку от левого уха к правому:

— Вчера был твой день рождения. Я весь день о тебе думала. Правда, ведь поразительны Божьи деяния? Я думала о тебе, а ты думал обо мне.

А знаете что? Может, Роланд прав: не надо было мне сюда ехать. Может, позже — это позже? А может, позже — это никогда? Если я сейчас уеду, я буду в Пасадене еще до полуночи. Мы с ним могли бы встретиться за поздним вечерним кофе с пончиками в кафе Уинчелла.

— А помнишь, как ты любил праздновать день рождения? — продолжала мама. — Я прямо вижу, как ты, совсем маленьким мальчиком, ждешь в очереди, с бумажной тарелкой в руках, чтобы получить порцию торта. Ты всегда был таким хорошим ребенком, Джордан, всегда таким спокойным и добрым.

— Если совсем честно, то это одно из самых дурных воспоминаний о моей жизни.

— Что? Почему же?

— Ведь праздновался день рождения Пророка.

— Я знаю. Но это и делало праздник таким веселым.

— Веселым?! Мам, нас заставляли праздновать наши дни рождения в его день рождения! Ты что, не понимаешь, какой это изврат?

— Ну, не знаю. Мне кажется, это хорошо, когда все празднуют вот так, вместе.

Я заставил себя сдержаться:

— О'кей, мам. Давай не будем.

— Не будем — что?

— Ворошить прошлое.

Она помолчала.

— Прости. Я не хотела тебя огорчить.

— Слушай, мам, прежде чем я уеду, хочешь, я принесу тебе что-нибудь?

— Ты уже уезжаешь?

— Мне далеко ехать.

— Но ты не можешь так уехать! Мне нужна твоя помощь!

— Чем я могу тебе помочь?

— Мне надо, чтобы ты поговорил с мистером Хебером.

— О чем?

— О том, когда я смогу отсюда выйти.

— Тебе, наверное, лучше самой поговорить с ним об этом.

— Я говорила с ним. А он ответил, что ничего не может сказать по этому поводу. Что для меня совершенно неприемлемо.

Знаете, как это бывает: пока вы далеко от матери, вы по ней скучаете, а стоит вам ее увидеть, она в ту же минуту может довести вас до бешенства. Умножьте это чувство в миллион раз.

— Мам, я хочу тебя вот о чем спросить. Почему сейчас?

— Почему сейчас — что?

— Я хочу сказать, после всех этих лет. Что-то должно было произойти. Ты всегда казалась такой уверенной во всем. Когда в ту ночь ты со мной прощалась, ты сказала, что должна поступать по воле Господа, что бы Он ни повелел.