Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

Чувствуя себя бездарным и никчемным, следственный приставкое-как добрел до своего кабинета, а там его ожидало новое унижение. Приехалсам его превосходительство обер-полицеймейстер и обрушил на понурую головунадворного советника целый водопад грозных речений. Тоже ведь и генерала можнопонять: шутка ли — три ужасных убийства в три дня. Скандал на весь город, навсю империю, да еще в иностранных газетах напишут. Что в газетах — уже послевторого случая сам министр недоумение выражал, а теперь не обойдется бездоклада государю.

Пошумело начальство, потребовало решительного результата внаикратчайший срок и отбыло. Пристав же приступил к работе, потому что этосамое лучшее средство от отчаяния.

Дело у него сейчас было одно: допросить девушек из альбомаДарьи Францевны. Как знать, может, сводню вовсе и не клиент убил, акакой-нибудь родственник или ухажер сих падших созданий — из мести запогубленную невинность или из каких иных видов.

Во все четыре стороны кинулись рассыльные (после приездаобер-полицеймейстера все чины съезжего дома перемещались не иначе как бегом), ипервая из желтобилетных девиц уже через полчаса сидела в кабинете у пристава,который повел с ней неторопливый, обстоятельный разговор. За этой беседойпоследовала вторая, третья и так до глубокой ночи.

Занятие было утомительное, в некотором роде дажеизматывающее, но Порфирий Петрович превосходно с ним справлялся. Ему хваталоединственного взгляда на собеседницу, чтобы враз определить, как надобно с неюдержаться. С одной он был отечески мягок, с другой казенно строг, с третьейнесколько игрив и даже кокетлив. Случалось, что и прикрикнет, и кулачком постолу стукнет, но пройдет каких-нибудь десять минут — глядишь, следующейбарышне уже собственным платком слезу утирает, да и у самого глаза на мокромместе.

Всех девиц до единой наш герой сумел разговорить, к каждойподобрал ключик, однако сыскать никакой зацепочки не получилось. Далеко заполночь, совсем обессилев, Порфирий Петрович прилег на клеенчатый диван,прикрылся сюртуком и часа два подремал, но уже в пятом часу утра к нему вводилиочередную перепуганную барышню.

Все утро прошло в бесполезных допросах. К полудню надворныйсоветник почувствовал, что сил лицедействовать больше нет и надобно поскорейустроить перерыв, не то свалишься в нервном истощении.

Только он отхлебнул кофею, только затянулся первой за деньпапироской, тут является Александр Григорьевич, свежий после ночного сна иочень собою довольный.

— Всё расшифровал, — сообщил он, кладя передприставом листки. — Позвольте одолжиться папиросою?

Кофей остался невыпитым — Порфирий Петрович жадно схватилбумаги. Почитал-почитал, да и крякнул с досады.

— Что вы мне такое принесли-с? — воскликнулон. — Barbe-bleu, Pussja, Lakomka, Kotletnik, Hund! Это же кличкикакие-то!

— Я тоже это приметил. — Заметов налил себе изкофейника. — Видно, она клиентов по прозвищам себе записывала. «Синяяборода», «Пуся», «Лакомка» и прочее. Там дальше и «Крокодил» есть, и «Кучер», иеще всякие. А про привычки ихние без шифра помечено. Вы дальше, дальше почитайте.Каких только пакостей не напридумывают развратники!

— Что мне до их пакостей! — чуть не плача молвилпристав. — Имен-то нет! Как этих Котлетников и Крокодилов разыскиватьприкажете?

— Ну, одно имя все-таки есть. Кутузов, которого вывчера сами расшифровать изволили.

Заметов выпустил колечко дыма и полюбовался, как оноуплывает к потолку.

— Это наверняка тоже кличка. Какой-нибудь одноглазый.Нет, тут тупик-с!

Помолчали.

— А что девицы? — поинтересовался Заметов. —Никакой ниточки не обнаружили?

— Никакой-с. Из двадцати четырех девушек восемнадцатьмною опрошены. Почти у каждой имеется сердечный дружок, но всё не то-с, нето-с! — Порфирий Петрович горестно всплеснул руками. — Всего толькошесть из списка остались. Пять в приемной сидят, дожидаются — вы их, верно,видели. А одну никак не найдем-с. И вчера служителя за нею посылал-с, исегодня. Нету дома, нету на улице — потому что она, Мармеладова эта, самогонижнего разбору, уличная-с. Черт знает, где ее носит. Софья СеменовнаМармеладова, дочь титулярного советника. Жительство имеет в зеленом доме, чтона углу канавы и Малой Мещанской, знаете? Совсем девочка еще, восемнадцати нет.Товарки о ней хорошо говорят, а это в их обществе нечасто бывает-с. Прозвище уней Монашка. Знаете, некоторые сладострастники любят, чтоб проституткамонахиней обряжалась? Иные девки у себя специально рясу держат. Так вот этосовсем не то-с. Не в том смысле-с. Она Дарье Францевне, говорят, продалась,чтоб семью от голодной смерти выручить. Впрочем, может, и врут-с. Гулящие девицы,как известно, сентиментальны и любят сказки.

— Давайте я к этой Мармеладовой схожу, — предложилАлександр Григорьевич, заинтересовавшись падшей дочерью титулярногосоветника. — Вдруг застану.

— Я признаться уж не верю-с… — Порфирий Петровичмахнул рукой. — Ничего мы тут не зацепим. Кругом одна безнадежность… Авпрочем сходите. Авось вам больше моего повезет.

И ведь как в воду смотрел.

Желтобилетная Софья Семеновна Мармеладова по прозвищуМонашка проживала в квартире, поделенной на большие и маленькие нумера, причемзанимала самый отдаленнейший и скромнейший, который состоял всего из однойкомнаты.

Всё это Александр Григорьевич установил еще до того, какотправился в свою экспедицию. Угловой зеленый дом, одной стороною выходивший наЕкатерининскую канаву, он отлично знал и без колебаний, миновав ворота,поднялся на узкую и темную лестницу, прошел на втором этаже по галерее, чтоопоясывала двор, и поднялся еще на один пролет.

Уже совсем близко от нужной двери (на ней, как и говорили«монашкины» товарки, мелом была написана цифра 9), у Заметова случилась однамаленькая встреча. Из соседнего восьмого нумера вышел какой-то незнакомыйгосподин, очень щегольски одетый и смотревшийся осанистым барином. В руках егобыла красивая трость, которою он постукивал, с каждым шагом, а руки были всвежих перчатках.

Встретившись с франтом глазами, письмоводитель слегкапоклонился и прошел себе дальше. Незнакомец ответил таким же учтивым полукивкоми отправился прочь по коридору.

Когда же на стук Заметова, дверь открылась и молодой человекскрылся в девятом, щеголь с тростью вдруг обернулся и вернулся к себе, причемотчего-то ступал не на каблук, а исключительно на носки, то есть явно не хотелпроизводить ни малейшего шума.