Запретная любовь. Forbidden Love - Рафаэль Абрамович Гругман

в кармане Джейкоба, и почему твой отец принял эти таблетки. Насильно в рот ему их никто не запихивал. Без ответа на эти вопросы инкриминировать Питеру Робинсону смерть твоего отца бессмысленно. Я к этому тоже никакого отношения не имею! А о финансовой подоплёке, к которой ты причастна, я узнал после его смерти! Нечего меня обвинять! Карусель закрутила ты.

– Посмотри на себя в зеркало! – взорвалась Лиза. – Я свою задницу никому не подставила. А ты чуть что, распустил сопли и спутался с Мигелем!

Мирная беседа переросла во взаимные оскорбления. Ещё одно неосторожно сказанное слово, и шаткий мостик, оставшийся между мной и дочерью, рухнет в тартарары. Настроение испортилось окончательно. Лишний раз убедился: человек, независимо от сексуальных привязанностей, образования, воспитания или родственных чувств, соткан из грязи и искушений. Плод первородного греха грешен. Генетика это вирус, контактным зачатием передающийся последующим поколениям. Антигенетическая вакцина не разработана, поэтому инфицированные люди не способны отказаться от дьявольского соблазна. Адаму Элевичу, чтобы поддаться греху, хватило спелого яблочка, Лизе – вонючего миллиона. Я подозвал официанта и попросил упаковать еду Ханны, к которой она не притронулась. Оплатил кредитной карточкой чек и попросил вызвать такси.

Ханна спала у Лизы на руках, уткнувшись головой в плечо. Подъехало такси. Я помог Лизе сесть в машину. Прощальные слова:

– Береги Ханну. На следующей неделе я позвоню.

Еле слышно донеслось холодное:

– Как хочешь. Но это не обязательно.

Расстались отвратительно, хуже некуда…

Глава X

Что было движущей силой эволюции первобытного человека: партеногенез, непорочное зачатие или грех разнополой любви?

Вечером включил телевизор. На всех каналах главенствовали новости – дикторы до косточек обгладывали президентский скандал, обраставший шокирующими подробностями: чем более грязными, тем более привлекательными.

Всю предыдущую неделю адвокаты Президента отрицали адюльтер. «Это неудачное стечение обстоятельств, – говорили они. – Когда Кондолиза Вильтор вошла в Овальный кабинет, у неё закружилась голова, и она стала оседать на пол. Президент подхватил её и, чтобы оказать первую медицинскую помощь, расстегнул кофточку. Стараясь устоять на ногах, она обняла его за шею, и неумышленно их лица соприкоснулись. Когда левой рукой Президент поддерживал падающую в обморок женщину, застёжка лифчика лопнула, и нечаянно его правая рука оказалась на её обнажённой груди. Это и зафиксировал дежурный офицер, который, услышав подозрительный шорох, вошёл в незапертую дверь Овального кабинета. Президент объяснил, что поступил опрометчиво, и обязан был вызвать врача и офицера охраны, но необычность ситуации застигла его врасплох». – Кондолиза Вильтор придерживалась той же версии: её сознание помутилось на короткое время, находчивость и решительность Президента спасли её от приступа болезни. – Снисходительно улыбаясь, адвокаты Президента резюмировали: «При сдаче смены дежурный офицер отразил заурядное происшествие в журнале охраны. Хотя мог бы этого и не делать. Произошла утечка информации, некий недоброжелатель Президента сообщил об инциденте конгрессмену от консервативно-республиканской партии».

Я саркастически улыбался – доводы адвокатов выглядели неуклюже. Если разум не затуманен, очевидная несуразность прёт изо всех щелей. Вначале, кроме эмоций, которыми консерваторы разогревали патриотическую аудиторию, противникам Президента предъявить было нечего. Пойманные с поличным «стояли насмерть»: радужные мужчины и женщины даже в мыслях не допускают омерзительных разнополых контактов. Радужные не обнимают каждого встречного. Но… не повезло Главному патриоту Америки.

Включив телевизор, я понял: случилось нечто ужасное. Ошалелый взгляд диктора, раздутые ноздри и безудержная речь свидетельствовали о крайнем его возбуждении. Захлёбываясь от возмущения, он оповестил о сенсационном разоблачении: Линда Клипп, подружка Кондолизы Вильтор, оскорблённая в лучших чувствах – официально Конди была лесбиянкой, иначе не попала бы в Белый дом – приревновала Вильтор, и в поисках доказательств измены рылась в её личных вещах. Свидетельство, ставшее надгробной плитой Президента, называлось «Дневник Кондолизы Вильтор». На пятидесяти страницах тщеславная девушка подробно документировала этапы соблазнения главы государства. Обманутая подружка сделала фотокопии и отослала сенатору Болтону.

Диктор зачитал отрывок из её дневника: «Красавчик увлёкся мной по-настоящему. Мы проделали на его рабочем столе привычные пируэты, а затем он сказал, что после окончания второй каденции рассчитывает на перемены в своей личной жизни. О! Это уже что-то! Конди, ты делаешь успехи!»

Обрушив на зрителей ошеломляющее известие – в тлеющий огонёк подбросили сухие поленья – в студию пригласили по одному сенатору от каждой партии и предоставили каждому по тридцать секунд. Шоу обещало быть динамичным.

Сенатор Болтон: «Страна обязана знать правду. Мы настаиваем, чтобы Конгресс принял резолюцию, требующую от министерства юстиции, полностью опубликовать дневник Кондолизы Вильтор».

Сенатор Кеннеди, член либерально-демократической партии: «Наши соперники занимаются политиканством и ищут дешёвую популярность».

Ведущий начинает второй круг. Те же тридцать секунд. Микрофон остался у либералов.

Кеннеди: «Консерваторам нечего предложить избирателям. В преддверие президентских выборов они преднамеренно раздувают скандал. Я бы посоветовал им направить энергию в иное русло и выяснить, почему прокуратура так медленно расследует смерть Джейкоба Стайна».

Болтон: «Я согласен со второй частью выступления моего оппонента: гетеросексуалы представляют реальную угрозу демократии, но мы не имеем права скрывать истинное лицо того, кто представляет нашу страну на международной арене».

Режиссёры программы сработали оперативно: в правом углу телеэкрана появилась фотография Роберта Маркуса, сменившаяся кадрами похорон Джейкоба Стайна.

Ведущий с улыбкой: «Мы постараемся связаться с главным подозреваемым по делу Джейкоба Стайна и выслушать его мнение о событиях в Вашингтоне».

Я выключил телевизор – слушать, как с остервенением забивают гвозди в гроб с твоим телом, занятие малоприятное.

В ту же секунду в комнате раздался требовательный телефонный звонок. Я подошёл к розетке, отсоединил кабель и отключил мобильник. Телевизионщики не сдавались. Через десять минут над окном завис вертолёт, и телекамера, позволяющая делать съёмки в ночное время, прилипла к стеклу. Я успел подготовиться: сложил диван, погасил свет, завесил шторы и спрятался за перегородкой. Кто-то настойчиво стучал пальцами по стеклу. Я переметнулся в дальний угол, и, свернувшись калачиком, лёг на пол. Репортёры отстали. Я продолжал лежать. В памяти всплыла мама. Прошло около шести лет после её смерти, но в тяжёлые минуты мысленно я всегда обращался к ней.

«Мамочка, что бы ты сказала, узнав что я, воспитывавшийся в семье революционеров, перешёл в розовый лагерь?»

Мои мама и папа были одной из первых гетеросексуальных пар Миннесоты, бросивших вызов общественному мнению, и открыто поселившихся под одной крышей. Родители поженились полвека назад. Их борьба за гражданские права нерадужных была сродни борьбе негритянского населения Америки за равноправие между белыми и чёрными в первой половине двадцатого века. Когда-то, чаще с проклятиями, имена родителей были у всех на устах. Их арестовывали за вымышленные нарушения общественного порядка.