Большой конфликт - Берт Хеллингер

как чего-то божественного. Те, кто чувствуют себя избранными, отождествляют себя с Богом, который избирает и отвергает, и сами избирают и отвергают, как Он, и потому становятся страшными для других, которых считают отверженными.

Но что, если действия других групп и народов определяются такими же внутренними образами? К чему это приводит, мы видим по религиозным войнам. Причем эти группы не воспринимают как отдельных людей ни себя, ни других. Обе стороны действуют словно одержимые коллективным бредом.

В душе христиан к представлению о собственной богоизбранности добавляется еще и то, что они верят в того же Бога, что и иудеи, то есть они в том числе от имени Бога иудеев смотрели на еврейский народ как на отвергнутый Богом и лишенный перед Ним всяких прав. Какие страшные масштабы это может принять, в современной истории показала попытка национал-социалистов уничтожить весь еврейский народ целиком.

Здесь можно возразить, что вожди национал-социализма и само национал-социалистическое движение отнюдь не были христианскими. Но тут не стоит обманываться, ибо, если исходить из сознания избранности, это движение во многом носило христианские и иудейские черты. Фюрер считал, что призван провидением вести новый избранный народ – здесь в образе высшей расы – к мировому господству и на пути к нему он должен уничтожить прежний избранный народ. Каким бы искаженным и слепым это ни казалось нам сегодня, национал-социалистическое движение, а вместе с ним и значительная часть немецкого народа во многом черпали энергию для Второй мировой войны в этом миссионерском сознании, а творимые зверства были для них отправлением Божьего правосудия.

О том, что миссионерское сознание не было преодолено с падением Третьего рейха, свидетельствуют возникшие впоследствии ультралевые и ультраправые группировки. Они демонстрируют схожее сознание и, как следствие, часто слепую готовность к насилию против других групп.

Иисус и Христос

И все же одним только антагонизмом между старым и новым избранным народом не объяснить неприязнь многих христиан к евреям, жестокость погромов и изгнаний. У нее есть еще один корень, и он представляется мне самым важным. Он имеет отношение к непримиримому противоречию между человеком Иисусом из Назарета и верой в его воскресение и возвышение десницей Бога.

У первых христиан человек Иисус очень скоро отходит на задний план. Его образ перекрывается образом возвышенного Христа, делая его неузнаваемым. Так христиане вытесняют ту болезненную реальность, что на кресте Иисус чувствовал себя покинутым Богом. Бог, в которого он верил, не явился.

Выдающийся еврейский писатель Эли Визель рассказывает, как в концлагере публично повесили ребенка. При виде этого ужаса кто-то спросил: «Да где же Бог?» Эли Визель ответил: «Вот он висит».

Когда Иисус на кресте громко воззвал: «Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил?», кто-нибудь мог бы тоже спросить: «Да где же Бог?» И ответ был бы тот же: «Вот он висит».

Ученики не смогли выдержать реальность Иисуса, оставленного его Богом. Они ушли от нее, веря в его воскресение и в то, что теперь он сидит одесную Бога и когда-нибудь придет судить живых и мертвых. Но вера в воскресение не отменила человека Иисуса и его человеческую судьбу. Мы снова встречаемся с ним в образе евреев. Поэтому в душе христиан еврейство означает в первую очередь человека Иисуса, на которого они больше не осмеливались смотреть, веря в его воскресение из мертвых и его возвышение десницей Отца. Христиан пугает – а еще злит – встреча с Иисусом, который был оставлен Богом. Поэтому в евреях они ополчились против вызывающего у них страх Иисуса и против вызывающего у них страх Бога Иисуса и иудеев. Такой образ у меня возникает, когда я наблюдаю за тем, что происходит в душах многих христиан.

Когда я представляю себе евреев и их преследование в Третьем рейхе и даю подействовать на себя образам того, как их сгоняли в одно место и отправляли на смерть и как они подчинялись – без сопротивления, кротко и покорно, я вижу в них Иисуса. Человека Иисуса и еврея Иисуса. Так поразительным образом жертвы холокоста оказались по отношению к христианам в той роли, в какой христиане видели Иисуса по отношению к иудеям. Как народ, в своем поведении и судьбе они воплощали поведение и судьбу Иисуса, каким христиане видели его перед синедрионом и Пилатом. Только палачами теперь были христиане, а теми, кто нес черты Иисуса, – иудеи.

Тот же самый Бог

Теперь вернусь к представлению о богоизбранности и в противовес ему скажу несколько слов о зарождении религии в душе, о том, что происходит в душе христиан, когда они становятся христианами, и в душе иудеев, когда они становятся иудеями.

Ребенок появляется на свет в определенной семье. У него есть определенные родители, эти родители принадлежат к определенному роду, определенной культуре, определенному народу, определенной религии. Здесь выбора у ребенка нет.

Если ребенок без вопросов принимает жизнь такой, какой она ему достается, если он принимает ее вместе с той судьбой, теми возможностями и границами, радостями и горестями, которые она влечет для него за собой в этой конкретной семье, то он открывается не только для своих родителей, не только для этого конкретного народа, не только для этой конкретной культуры, не только для этой конкретной религии – он открывается для Бога и всего того, что мы угадываем за этим именем. Поэтому такое принятие жизни – это религиозный акт, истинно религиозный акт.

Тот, кто родился в еврейской семье, не может и не должен начинать свое движение к Богу иначе как с еврейского пути. Этот путь – единственно для него возможный, а потому единственно верный. Все то же самое относится и к христианину. Так что как бы христиане и иудеи ни различались в своих религиозных воззрениях, в отношении основного религиозного акта между ними разницы нет. Этот акт не зависит от содержания их религии, поэтому от него невозможно и нельзя отказаться, если позже человек переходит в другую религию.

На одном из курсов за помощью обратился молодой человек, поскольку чувствовал себя оторванным от жизни. Оказалось, что его дед был крещеным евреем. Сам он чувствовал себя не иудеем, а христианином. Когда мы расставили его семью, рядом с дедом я поставил пятерых заместителей для жертв холокоста. Дед спонтанно положил голову на плечо стоявшей рядом с ним жертвы и через некоторое время сказал: «Вот мое место». Когда я попросил молодого человека сказать деду: «Я тоже еврей» и «Я останусь евреем», он смог это сделать только с сильным страхом