Большой конфликт - Берт Хеллингер

Что здесь было по-настоящему религиозным? Его признание себя христианином или возврат к еврейским корням? Основополагающим религиозным актом здесь было его признание: «Я еврей» и «Я останусь евреем».

Дерево не выбирает, где ему расти. Куда упало семя, там для него и правильно. То же самое верно и для нас. Для каждого человека единственно возможным и потому правильным является место его родителей. Так и народ, к которому он принадлежит, его язык, его раса, его религия, его культура – единственно для него возможные и потому правильные. Если каждый человек соглашается с этим в том сущностном смысле, что смиренно принимает это от чего-то Большего, превосходящего его и всех остальных людей, и развивается на своем месте в соответствии со своими возможностями, то он знает, что он такой же, как все. И в то же время он признает, что это Большее, как бы мы его ни называли, равным образом давая, обращено ко всем, и поэтому все, какими бы разными они ни были, перед этим Большим равны.

Немцы и евреи

На этом фоне возникает вопрос: как христианам и прежде всего немцам быть со своей виной перед евреями? Что они могут и должны сделать, чтобы преодолеть эту вину и дать евреям то место среди себя, которое им полагается? И как евреям быть с виной христиан и немцев перед ними? Что здесь может привести к примирению? И возможно ли в принципе примирение перед лицом такой вины?

Работа на некоторых семинарах позволила мне приобрести определенный опыт и понимание того, как возможно примирение между агрессорами и жертвами или, если брать шире, между немцами и евреями. Ключевую роль здесь сыграл один эпизод на курсе в Берне, когда клиент расставил свою нынешнюю семью, а затем сказал, что должен добавить кое-что важное: он еврей. Тогда я поставил семь заместителей для мертвых жертв холокоста, а за ними – семь заместителей для мертвых преступников. Заместителей жертв я попросил развернуться и посмотреть преступникам в глаза. После этого я уже не вмешивался, а полностью предоставил их тому движению, которое рождалось само по себе.

Некоторые преступники упали на пол, скорчились и громко зарыдали от боли и стыда. Жертвы повернулись к преступникам, посмотрели им в глаза, подняли тех, кто лежал на полу, обняли их и стали утешать. В конце между ними возникла неописуемая любовь. Один из преступников совершенно оцепенел, он был не в состоянии пошевелиться. Тогда я поставил за его спиной «преступника за преступниками». Он прислонился к нему и смог немного расслабиться. Позже этот заместитель сказал, что он чувствовал себя словно палец на огромной руке, как будто он совсем себе не принадлежал. Такие же ощущения были и у других участников той расстановки. Все они, жертвы и преступники, чувствовали, что за ними стоит и ими управляет некая высшая сила, действие которой недоступно нашему пониманию.

В такой расстановке отчетливо видно, что не существует групп в том смысле, что тут – жертвы, а там – преступники. Есть только отдельные жертвы и отдельные преступники. Каждый конкретный преступник должен предстать перед каждой конкретной жертвой, а каждая конкретная жертва – перед каждым конкретным преступником.

А еще в ней видно, что мертвые жертвы не будут знать покоя до тех пор, пока мертвые преступники не займут место рядом с ними и пока жертвы не примут их к себе. И преступники не будут знать покоя, пока не лягут рядом с мертвыми жертвами и не сравняются с ними.

Там, где этого не происходит и где мы этого не допускаем, преступников замещают потомки. Например, до тех пор, пока преступники последней войны не получат место в душе немцев, их будут замещать в том числе ультраправые. В расстановках для потомков жертв я видел, что во многих еврейских семьях кто-то из детей замещает преступника. Так что примирения с преступниками нам не миновать.

Во время расстановки в Берне мне пришло понимание, что развязать переплетение можно только между теми, кто им связан, то есть между этим преступником и этой жертвой. Никто не может и не должен брать это на себя, как если бы у него были на это право, поручение или сила. Поэтому в той расстановке заместители мертвых жертв и мертвых преступников не хотели вмешательства со стороны живых. Те должны были держаться от них подальше. А еще мертвые хотели, чтобы жизнь продолжалась, чтобы память о них никак ее не ограничивала и не сокращала. С точки зрения этих мертвых живые были свободны, чтобы жить.

Я догадываюсь, какое действие в душе христиан произвело бы представление, что мертвый Иисус в царстве мертвых тоже встречается с теми, кто его предал, осудил и казнил. Если бы перед лицом тех сил, которые распоряжаются их судьбой, мы увидели в них таких же людей, как мы, то, как бы возмутительно это для многих ни прозвучало, мы бы почтили их всех. Прежде всего мы бы выразили почтение той большей силе, которая, оставаясь непостижимой тайной, стоит за ними и за нами. Покориться этой тайне так – путем примирения со всеми людьми как такими же, как мы, – было бы поистине религиозно, а еще человечно.

В этой связи я провел упражнение для одной еврейской женщины, в чьей семье было много погибших. Она чувствовала, что призвана примирить живых и мертвых. Я попросил ее закрыть глаза. Через некоторое время она отправилась в воображении в царство мертвых, встала посреди шести миллионов жертв холокоста, посмотрела вперед, назад, вправо, влево. С краю от этих шести миллионов лежали мертвые преступники. И вдруг они все поднялись: и мертвые жертвы, и мертвые преступники – повернулись к горизонту на востоке, увидели там белый свет и склонились перед этим светом. Перед этим светом вместе со всеми мертвыми склонилась и эта женщина, а потом она медленно пошла обратно, оставив мертвых в благоговении перед тем, что лишь проглядывает за горизонтом, но остается сокрытым. Затем она отвернулась от мертвых и обратилась к жизни.

Исправление

Но иногда живым приходится еще раз встречаться с мертвыми, смотреть им в лицо и давать им посмотреть на себя. В первую очередь речь о тех, кто сам был виноват перед мертвыми, а также о тех, кто получил какую-то выгоду от страшной судьбы своих еврейских сограждан. Во многих расстановках обнаруживалось, что люди, по отношению к которым было совершено беззаконие, завладевают душами тех, кто это беззаконие совершил или