The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

и Южная Америка «впредь не должны рассматриваться как объекты для будущей колонизации какими-либо европейскими державами». Таким образом, по обе стороны Атлантики в 1814-1823 гг. происходила сознательная деглобализация международной политики. После великого мирового кризиса предшествующего периода, когда революционные события в Северной Америке, Франции и странах Карибского бассейна вызвали последствия в Южной Африке, Китае и Юго-Восточной Азии, международные политические отношения стали обособленными, в то время как экономические связи продолжали расти и усиливаться.

Однако в более долгосрочной перспективе это означало и другое. В период раннего Нового времени азиатским и европейским державам не удалось создать общую правовую систему, они лишь признавали, что другой в принципе является равноправным субъектом права, поэтому договоры и клятвы были действительны вне культурных границ. В новом порядке, установленном в 1814-15 годах, европейцы воздержались от инициативы по созданию нового мирового правового порядка. Таким образом, отсутствовали условия для сохранения мира в мировом масштабе. Даже европейское международное право - важнейшее цивилизационное достижение - не стало частью более широкого западного правосознания, налагающего определенные обязательства на европейцев за рубежом. Ни ius ad bellum, требовавший правового обоснования войны, ни ius in bello, регулировавший ведение войны и призванный предотвратить эксцессы, не нашли строгого применения за пределами Европы. В эпоху растущих глобальных диспропорций и все более острого ощущения культурных и этнических различий глобализация права могла заключаться только в постепенном навязывании европейских концепций, практическое применение которых, к тому же, всегда было в пользу европейцев.

Концептуальный разрыв означал, что на зарубежные завоевания и военные интервенции не распространялись ограничения на ведение войны, существовавшие в Европе. В европейской системе государств также не существовало нормативных правил, которые могли бы предотвратить или смягчить наиболее дерзкие формы захвата земель Западом, такие как отторжение Россией у Китая обширных территорий к северу от Амура в 1860 г., "схватка за Африку", итальянские операции в Триполитании или подчинение Филиппин США. Сохранение такого дуализма даже в момент кульминации империалистической агрессии способствовало поддержанию эффекта изоляции для Европы. Начиная с 1870-х годов великие державы привыкли к тому, что их политика, направленная на достижение равновесия в Европе, должна применяться и на мировой арене, хотя по-настоящему это проявилось только в период холодной войны после 1945-47 гг. В конце XIX века в мире наметились противоречивые тенденции: растущая уверенность в том, что все международные отношения должны рассматриваться как элементы единой глобальной системы, и продолжающееся концептуальное отделение периферии от сферы "истинной" европейской политики. Имперские державы ссорились друг с другом в самых разных уголках мира: во всех частях Африки, в Китае, Юго-Восточной Азии, в Южных морях, а зимой 1902-3 гг. даже в Венесуэле. Однако все эти конфликты удавалось разрешить или ограничить их последствия, не в последнюю очередь благодаря неписаным правилам игры, например, принципу "компенсации" за неудавшиеся амбиции имперской державы в другом месте. Многие из имперских конфликтов привели к длительному недоверию между европейскими правительствами, но ни один из них не повлиял на европейские отношения таким образом, чтобы непосредственно привести к войне.

Европейская система государств в десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне, не была дестабилизирована извне. Азия, Африка и Америка играли все большую роль в общеполитических расчетах европейских правительств, не приводя их к мысли о неизбежности большой войны империй. Высказывалось даже предположение, что за полвека до 1914 года европейская межгосударственная система пяти великих держав установила свое коллективное «мировое господство». Обоснованно ли это предположение? Конечно, верно, что Великобритания, Россия и Франция имели значительные интересы за пределами Европы, управляя или влияя на значительные территории, как и Германский рейх в меньших масштабах после 1884 года. Также верно, что государства пентархии вместе обладали самым большим в мире промышленным и военным потенциалом и (за исключением Австро-Венгрии) были готовы использовать его в интервенциях за рубежом. Но это не означает, что только Европа достигла высшего культурного достижения - упорядоченных "международных отношений", а весь остальной мир погряз в убийственной анархии. Европейская система государств никогда не была преобладающей в смысле действия на международной арене в качестве единой державы или даже скоординированного коллектива. Главные дипломатические конгрессы эпохи созывались не системой как таковой, а одной отдельной державой, которая считала, что в ее интересах выступать в роли "посредника". Решающие согласования зарубежных интересов неизменно носили двусторонний характер. Лишь однажды, летом 1900 г., за пределами Европы были предприняты коллективные действия - когда экспедиционные силы восьми держав прорвали осаду дипломатических представительств в Пекине повстанческим движением "Ихэтуань" ("Боксер"). Япония и США сыграли главную роль в операции по оказанию помощи, которая стала самой масштабной за всю историю Австро-Венгрии за рубежом.

С политической точки зрения европейский империализм был меньше, чем сумма отдельных империализмов. Механика системы если и функционировала, то только между пятью великими державами как европейскими игроками, а не между ними как мультиконтинентальными империями. Система как таковая не являлась несущей конструкцией "мировой политики".

2 Пространства власти и гегемонии

Имперская экспансия Европы и Северной Америки происходила не в политически неструктурированных пространствах, и простое противопоставление Европы и "остального" неуместно. Прежде всего, отношения квазиколониальной зависимости отнюдь не отсутствовали в самой Европе. Традиционная дипломатическая история лишь вскользь упоминает так называемые "малые европейские державы", не проявляя особого интереса к их возможностям в мире, где доминировали великие державы. Португалия, например, находилась в крайней экономической зависимости от Великобритании, снабжая ее потребителей пробкой и портвейном и отправляя в 1870 г. на Британские острова 80% всего своего экспорта. Более того, жестокая эксплуатация осуществлялась в условиях, которые в самой Великобритании были уже невозможны - например, когда британские фирмы нанимали португальских детей по сдельным расценкам для резки пробок на бутылки режущими бритвами. Подобный аутсорсинг высокорискованных и низкооплачиваемых работ всегда является важным свидетельством асимметрии мировой системы.

 

Северная и Южная Америка

Одним из пространств с характерными для него структурами гегемонии стал Американский континент. В 1820-х годах отделение испанских колоний от материнской страны, а также медленно развивающиеся последствия "доктрины Монро" сделали Новый Свет более оторванным от Старого, чем это было на протяжении столетий. На короткий исторический момент, в 1806-7 годах, у Великобритании возникло искушение перенять наследие конкистадоров в районе реки Плейт и в других местах, но в итоге никогда не пыталась вмешиваться за пределами уже существующих колониальных владений. Великобритания сохраняла нейтралитет в конфликте между Испанией и ее мятежными подданными на Американском континенте. Торговля с этим регионом и так активизировалась во время войн за независимость, а к 1824 году на Латинскую Америку приходилось 15% всего британского экспорта. Лондон поспешил признать новые