Ленин - Дмитрий Антонович Волкогонов

его лечением. Известно, что 1 февраля 1923 года он демонстративно зачитал на заседании Политбюро свое заявление с просьбой освободить его от полномочий «по наблюдению за исполнением режима, установленного врачами для т. Ленина». Ответ партийной коллегии был единогласным: «Отклонить»[39].

В начале марта 1923 года Ленин был увлечен так называемым «грузинским делом». Конфликт между группой Мдивани и Закавказским крайкомом РКП расшатывал только что созданный союз республик. Ленин не был согласен с Мдивани, но в настоящий момент видел большую опасность не в местном национализме, а в великодержавном шовинизме, позицию которого в этом вопросе заняли Г.К. Орджоникидзе, Ф.Э. Дзержинский и И.В. Сталин.

Придавая особое значение национальному вопросу, Ленин продиктовал записку Троцкому с просьбой «взять на себя защиту грузинского дела на ЦК партии. Дело это сейчас находится под «преследованием» Сталина и Дзержинского, и я не могу положиться на их беспристрастие»[40]. Троцкий, однако, ссылаясь на болезнь, уклонился от выполнения этой последней просьбы к нему вождя. «Второй человек» в русской революции понимал, что браться за «грузинское дело» – это значит идти на прямой, открытый конфликт с Генеральным секретарем. Троцкий просто выжидал.

На другой день, узнав об отказе Троцкого, Ленин продиктовал последнее в своей жизни письмо П.Г. Мдивани, Ф.Е. Махарадзе и другим: «Всей душой слежу за вашим делом. Возмущен грубостью Орджоникидзе и потачками Сталина и Дзержинского. Готовлю для вас записки и речь»[41]. Он еще не знает, что не только не будет этой «записки и речи», не будет почти ничего, что напоминало бы окружающим прежнего решительного, энергичного и властного Ленина.

Но накануне, 5 марта, произошло одно внешне незаметное, но важное событие. Ленин был возмущен поведением Сталина в «грузинском деле»; к тому же он припомнил диктаторские замашки генсека, поставившие его, Председателя Совнаркома, в положение «домашнего ареста».

Он, как обычно, обсуждал волнующие его вопросы с Крупской. Ленин не забыл о своем «секретном письме» в отношении его соратников и особенно Сталина, а здесь еще это «грузинское дело». Этот обрусевший «национал» может серьезно испортить ситуацию. Слушая довольно бессвязную речь мужа, Крупская не выдержала и рассказала о выходке Сталина в декабре 1922 года, два с половиной месяца назад…

В своих записках Мария Ильинична Ульянова отметила детали этого уже ушедшего далеко в прошлое инцидента: «Сталин вызвал ее (Н.К. Крупскую. – Д.В.) к телефону и в довольно резкой форме, рассчитывая, видимо, что до В.И. это не дойдет, стал указывать ей, чтобы она не говорила с В.И. о делах, а то, мол, он ее в ЦКК потянет. Н.К. этот разговор взволновал чрезвычайно: она была совершенно не похожа сама на себя, рыдала, каталась по полу и пр.»[42]. Крупская, долго державшая в памяти тот неприятный эпизод, поведала наконец мужу о хамстве Сталина.

Ленин быстро возбудился и, несмотря на уговоры Крупской не делать этого, видимо, в этот же день продиктовал письмо, окончательно определив свое отношение к Генеральному секретарю.

«Товарищу Сталину.

Строго секретно. Лично.

Копия тт. Каменеву и Зиновьеву.

Уважаемый т. Сталин.

Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она Вам выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву… Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.

С уважением, Ленин»[43].

Больной вождь до предела обостряет отношения с Генеральным секретарем, делает свою жену на все оставшиеся годы объектом недоброжелательных выходок Сталина. Хрупкая, болезненная конструкция ленинских сосудов в эти дни вновь испытала высокую перегрузку, которой она не выдержала.

Как пишет В. Крамер, имевшиеся постоянно нарушения речи и параличи конечностей «повели 6 марта, без всяких видимых к тому причин, к двухчасовому припадку, выразившемуся полной потерей речи и полным параличом правых конечностей»[44]. Врачи, конечно, едва ли знали тогда о драме отношений вождя партии и ее Генерального секретаря. Вокруг Ленина хлопочут врачи, а Сталин передает через М.А. Володичеву свой ответ Ленину, который, однако, едва ли был ему зачитан из‐за резкого обострения болезни.

Сталин, получив письмо о фактическом разрыве отношений с Лениным, ведет себя со своим больным патроном почти дерзко. На трех страничках, вырванных из служебного блокнота со штампом «Секретарь Центрального Комитета И.В. Сталин», генсек 7 марта фактически дезавуирует сказанное Крупской, ибо, как он пишет, всего‐навсего ей якобы сказал: «…Вы, Н.К., оказывается, нарушаете этот режим. Нельзя играть жизнью Ильича и пр.». Сталин продолжал: «Я не считаю, чтобы в этих случаях можно было усмотреть что‐либо против или непозволительное предприн. против Вас…»

В конце письма Сталин, в весьма неуважительном тоне, резюмирует:

«Впрочем, если Вы считаете, что для сохранения «отношений» я должен взять назад сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя вина и чего собственно от меня хотят.

И. Сталин».

Ленин в своем письме, дважды обращаясь к Сталину, употребляет слово «уважаемый». Генсек обходится без этих эпитетов.

8 и 9 марта казалось, что приступ мимолетен, как уже бывало, тем более что накануне Ленин дает понять Крупской, что ему стало лучше. Он хочет видеть доктора Ф.А. Гетье[45]. Но 10 марта 1923 года, как фиксирует в своих записях профессор В. Крамер, припадок повторился и повел «к стойким изменениям как со стороны речи, так и правых конечностей»[46].

Крупская в феврале 1924 года (почти сразу после кончины и похорон Ленина) написала воспоминания «Последние полгода жизни Владимира Ильича». Впервые они были опубликованы в 1989 году. Спутница вождя утверждала, что «последняя болезнь» Владимира Ильича «распадается на два периода. В первый период, продолжавшийся до июля, шло еще ухудшение. Этот период связан с тяжелыми физическими страданиями и тяжелыми нервными возбуждениями…»[47]. А с конца лета начинается медленное улучшение, что Крупская относит ко второму периоду болезни Ленина.

Как только об ударе стало известно руководству партии, по инициативе Зиновьева 10 марта 1923 года вечером собрали, как говорится в протоколе, «совещание наличных членов Политбюро». Кроме Зиновьева, были Троцкий, Молотов, Рыков. Послали телеграммы Калинину, Каменеву, Куйбышеву, всем членам ЦК об ухудшении состояния здоровья Ленина[48].

Сонм врачей спешит к Ленину. Пока из Москвы. Но идут телеграммы Крестинскому в Берлин, чтобы прибыли лучшие терапевты, невропатологи, психиатры. 15 марта Политбюро принимает решение о расширении консилиума врачей и «привлечении всех медицинских сил, которые в какой бы то ни было степени могут быть полезны для постановки диагноза и лечения т. Ленина». Даются конкретные организационные поручения Сталину, Зиновьеву, Рыкову…[49]

Традиция политического, партийного лечения уже существует. Одних врачей отводят,