М. Берг. Чашка кофе. (Четыре истории) - Михаил Иванов

грядущих переменах в мире? Что ж, время покажет.

Стал ли я жертвой мистификации скучающего шутника, или всё рассказанное – правда, и мой собеседник хотел дать миру важную информацию, скрыв, однако, таким способом её источник? Ещё один вопрос без ответа. Ко всему прочему, меня не отпускает мысль: если рассказчик не солгал, то почему он поведал столь важные сведения, да ещё и, прямо скажем, в шокирующей простого обывателя обёртке, именно мне – тому самому обывателю? Что этот неординарный человек разглядел в таком скучном типе, как дожидающийся пенсии бухгалтер? Поневоле возвращаюсь к мысли о розыгрыше.

Однако, уважаемые читатели, вы и сами, должно быть, пресытились уже скучным хождением вокруг да около, а значит, дабы не испытывать более вашего иссякающего терпения, приступлю к выполнению обещанного мной в начале «Послесловия».

***

Так вот, род моей деятельности предполагает периодические командировки, однако я редко пускаюсь в разъезды, предпочитая работать на одном месте, в кабинете, где всё знакомо и каждая мелочь под рукой. Используя всякие предлоги, я стараюсь избегать дорожных хлопот, и всё же в тот раз, о котором пойдёт речь, не смог отвертеться.

Итак, мне нужен был поезд, который шёл на восток, желательно экспресс, поскольку я очень спешил. И повезло: я таки успел купить билет. Спешка и суетливость не характерны для меня, и вообще я человек малоподвижный, но тут пришлось рысью промчаться по перрону, чтобы успеть заскочить в первый попавшийся вагон.

Состав тронулся. Отдышавшись, я нашёл своё купе. В углу возле окна уже сидел пассажир. Отгородившись газетой, он не обратил на меня внимания, однако когда я поздоровался, не отрываясь от чтения кивнул в ответ. Всё ещё тяжело дыша, я распихал свои вещи.

– Прошу прощения, если внёс в ваше пребывание здесь некоторую долю хаоса… – начал оправдываться я перед попутчиком – больше из вежливости, чем из действительного намерения извиниться. – Я и сам не любитель такого вот…

– К хаосу мне не привыкать, – буркнул пассажир.

– Могу только позавидовать! Для меня каждая подобная вылазка…

– Сохранить внутреннюю стабильность и удержаться на плаву – здесь спасёт только цель, – изрёк мой единственный сосед по купе, переворачивая лист. – Именно цель даёт внутреннюю непоколебимую уверенность в собственной правоте. Понимание этого факта особенно незаменимо при сломе мировоззрения и ценностных ориентиров.

– Пожалуй… э-э… соглашусь… – сказал я осторожно, застигнутый врасплох такой тирадой.

– Даже если цель – ложная, – закончил пассажир и снова погрузился в чтение.

Пока я пучил глаза и хлопал ртом, как выдернутая из сонной глубины пруда такая же сонная рыба, поезд неожиданно дёрнулся, и неудачно заброшенная наверх сумка повалилась, едва не содрав с моей бедной головы остатки волос с фрагментом скальпа заодно.

– Ух-х-х!.. – взвыл я от боли и, схватившись за ушибленное место, простонал: – Убить же мало… такого… м-м… машиниста…

Газета медленно опустилась, и пара внимательных глаз воззрилась на меня.

– Вы когда-нибудь убивали? – на полном серьёзе спросил попутчик.

– Что, простите?

– Прекращали чей-то поток чувств, мыслей, планов и надежд – навсегда?

Меня сильно смутили и этот вопрос, и пронизывающий, как у прокурорского дознавателя, взгляд: мне всегда казалось, что моя внешность говорит сама за себя, по крайней мере не даёт поводов для сомнительных предположений.

– Я? Ну… чего не ляпнешь сгоряча… Фигура речи… – невнятно оправдывался я, переживая смесь боли и досады, к которым теперь добавилось и совершенно нелепое в данных обстоятельствах чувство вины.

Должно быть, не удовлетворившись смятением в моих глазах, непрошенный «дознаватель» продолжил:

– Человек… Такое удивительное существо. Сложное, сотканное из баланса противоположностей – в самом широком смысле: от атомов, до психических процессов. Более того – разумное!

Я рассеянно кивал, приложив ладонь к пульсирующей огнём опухоли, словно таким нехитрым способом мог заставить растущую шишку втянуться обратно.

– Хомо сапиенс! Поистине уникальное создание! – продолжал меж тем мой странный визави. – Вы когда-нибудь лишали его жизни? Уничтожали то, что не в силах воспроизвести (животное спаривание – абсолютно иной, не имеющий отношения к таинству творения, процесс) и не в разумении даже просто понять – не устройство, не принципы функционирования, а то, как подобное вообще могло появиться, как могло свершиться такое чудо?

Он вдруг остановился, заставив и меня непроизвольно замереть… и – бах! – как сумкой по голове:

– Вы когда-нибудь уничтожали чудо?

Я не думал, что такого рода вопрос, да к тому же в столь, мягко говоря, экстравагантной формулировке, потребует ответа, однако настырный «дознаватель» смотрел, ожидая, и я, не представляя, что сказать, просто отрицательно помотал головой.

– Вы верующий? – не добившись желаемого, странный мой сосед, видно, решил зайти с другой стороны.

– Ну…

Час от часу не легче! Подозревая очередной подвох, я неопределённо пожал плечами.

«Дознаватель» кивнул.

– Конечно – эпоха разума! Всем нужны доказательства! А где доказательствам места нет – разум туда не суётся. Будучи ограниченным небольшой областью познанного и его периферией – познаваемым, он отказывается открыться бесконечности вне его, отрицает эту бесконечность. Насколько освещённое свечой разума меньше бесконечности? Несравнимо! С точки зрения непознаваемой бесконечности, область разума практически не отличима от полного неведения. Рассудительные слепцы – упрямые, жалкие – чудо Мироздания закрыто для них. Не ведающие, творят они, что вздумается… Но если заглянул туда – по ту сторону знаний, имеющихся и только ещё возможных? И пусть не понял разумом – но ощутил, прочувствовал – до абсолютной веры! – то имеешь ли право… убить? И может ли кто-то из ведающих обязать тебя к тому?

Пассажир всё сверлил меня взглядом, а я уж и вовсе дар речи потерял, прямо-таки физически чувствуя себя пригвождённым к позорному столбу и искренне жалея, что упавшая на голову сумка не лишила меня сознания. Однако надо было как-то выбираться из этого аутодафе, и я, с трудом, будто гвозди из себя вынимая, принялся выдавливать слова:

– Не подумайте, что я такой жестокий человек… Просто бывают ситуации, когда не можешь сдержаться… Это ничего не значащие слова, поверьте, и на самом деле я бы никогда…

– Что? – не понял он.

– Ну… машинист…

Пассажир насупился, фыркнул и снова отгородился газетой.

Бесшумно выдохнув, я взялся заново пристраивать злополучную поклажу.

– Не зарекайтесь, – донеслось глухое, как из конуры одряхлевшего сторожевого пса, бурчание. – Всё когда-то случается в первый раз.

– Я бы точно никогда… – едва ли не одними губами прошептал я.

Но слух пассажира с газетой оказался острее, чем мне бы хотелось.

– Это просто страх или убеждение?

– Знаете, – я начал потихоньку кипятиться, – когда живёшь достаточно долго, начинаешь понимать, что вокруг и так слишком много смертей!

– Ну а если бы всё