Гагаи том 1 - Александр Кузьмич Чепижный

настоящими сигаретами вызывали в нем восхищение и энтузиазм. В таких случаях он потирал руки, патетически восклицал: «Вот это да! Родственнички — шьто надо. Не жьмоты...»

Тем и жили, что находили в посылках. Привыкли. Невесело стало, когда кончились запасы. А у штабелей снова стояли часовые. Митька ворчал: «Сволочи и кретины. Будто мине выпить не надо. Даром продукт портится...»

В последнем несомненно был прав Митька. Под открытым небом лежали посылки. Снег их заметал, сковывали морозы, секли февральские ветры. В оттепель они подмокали. А увезти... не до того было немцам. Разделавшись с группировкой Паулюса, советские войска развили наступление. Теперь уже Манштейн, так и не сумевший пробиться на помощь шестой армии, попал в переплет. Ему шли подкрепления. От него беспрерывно двигались госпитальные эшелоны. Ленька Глазунов и Зосим Сбежнев уже знали: больше обычного проследовало санитарных поездов — завтра листовки сообщат об освобождении еще нескольких населенных пунктов.

Февраль шел на убыль. Дневные оттепели сменялись легкими заморозками по ночам. Снег почернел, осел. Запахло весной. Миновала вторая военная зима — трудная, голодная. Но впереди еще были месяцы бескормицы, пока не появятся первые овощи или хотя бы молодая крапива и лебеда, пока не оттают пруды, болотца, чтобы ловить рыбу, пока потеплеет и можно будет добывать сусликов.

Это никак не устраивало Митьку. Тем более после обильных пиршеств. Да еще когда постоянно перед глазами соблазн... Дважды ему ПОМОГ Фомка Маркаров. Фомка — свой человек у немцев. Знаком со всеми солдатами комендантского взвода. Подойдет к часовому, перекурит с ним, поговорит, а тем временем Митька зайдет с противоположной стороны, схватит посылку и дай бог ноги. Средь бела дня тащил. Только что ж это? Крохи. Одно расстройство.

Нынче Митька задумал покрупнее операцию.

— Хватит пробавляться мелочишкой, — сказал своим дружкам, — сколько можно терпеть это убожество? А? Дед? И ты, Пузя?

— Курить нет. Жратвы порядочной уже сто лет не видели, — проговорил Кузьма Пузанов — приземистый, мордатый парень, прозванный Пузей. — И бутылка не помешала бы...

— Светлая твоя голова, Пузя! — воскликнул Митька. — Про шьто ж разговор! Маленький налетик — и дело в шляпе.

Они резались в подкидного дурака. Засиделись за полночь.

— Еще пулю схватишь, — хмуро сказал Дед, тасуя карты.

Митька, презрительно косясь на него, поддел:

— Сдавай-сдавай. Котелок не варит — работай руками... — Помедлив, продолжал: — Шьто это тебе, прифронтовая полоса? Или боезапас караулят? Дрыхают они возле этих посылок.

— И то может быть, — поддержал его Пузанов. — Не ахти какой объект.

— Шя, братва, — заговорил Митька. — Надоели ваши выступления. Самый раз заняться делом. Прихватим саночки. Брать так брать...

В школьный двор они проникли без происшествий, затаились. Часового не было видно.

— Ну? — торжествующе шепнул Митька. — Усе, как по нотам. Кемарит «попка» в свое удовольствие.

Вперед двинулись, пригибаясь и осторожно ступая по хрустящей ледяной корке. К посылкам, как им казалось, пробрались скрытно. И совершенно неожиданно грянул гром. Пузанов ткнулся лицом в тюк, который собирался поднять. Вторым выстрелом часовой уложил отпрянувшего Деда. Митька кинулся бежать. Но и его догнала пуля, обожгла бок, свалила с ног...

...В палату врывалось весеннее солнце, заглядывало в Митькины глаза, словно хотело узнать, что у него на уме, о чем он думает и чего хочет. А в глазах у Митьки — страх. Ему и сейчас мерещатся распростертые, бездыханные тела его дружков... Думал Митька о том, как обмануть смерть. Нет, не рана его беспокоила. Она уже затягивается. Иная угроза нависла над ним. Караулит его часовой. Посмеивается, мол, поправляйся, а потом — «пум-пум...» И хотел Митька лишь одного — выжить. Во что бы то ни стало — выжить. Любой ценой — выжить.

С ним уже говорил Фальге. Обещает комендант отпустить, если укажет сообщников, помимо убитых. Не долго раздумывал Митька. Вмиг развеялись показные смелость, стойкость, дерзость. Ничего не осталось от босяцкого жаргона. Стал тише воды, ниже травы. Всех перечислил, кто таскал посылки, — покорно, рабски.

Он не испытывал угрызения совести. Какое ему дело до тех, других? Почему должен их выгораживать, когда надо спасать собственную жизнь?

Ему казалось, что теперь уже обезопасил себя. Но снова пришел Фальге, на этот раз вместе с Дыкиным, и начавшийся разговор не сулил ничего хорошего. Фальге начал с того, что на улице весна, светит солнце, поют скворцы, а Митька такой молодой и не хочет весны, не хочет слушать скворцов.

— Тебе надоел жить? Но жить — это дышать воздух, это... кушать, тринкен водка, либен девотшка... Красиво!

— Я хочу жить, — в тревоге проговорил Митька, заглядывая в глаза коменданту, Дыкину. — Вы обещали...

— Герр комендант сдержит свое слово, если будут полные сведения, — сказал Дыкин.

— Отшень правильно, — подтвердил Фальге.

Митька еще больше забеспокоился:

— Но я все сказал! Всех назвал!

— А ты лучше подумай, — посоветовал Дыкин.

— О, да! — воскликнул Фальге. — Теперь я видеть — тебе надоел жить!

Митька судорожно сглотнул, поспешно стал называть первые пришедшие на память фамилии ребят, не имевших никакого отношения к краже посылок. Лишь бы не молчать. Лишь бы угодить вот этому оберу, в чьих руках его и жизнь, и смерть. Только на мгновение он запнулся, выдавая Фомку Маркарова — своего дружка и почитателя, о котором умолчал прошлый раз.

— Маркаров? — удивился Дыкин.

Митька кивнул.

— И сам таскал, и часовых отвлекал...

— Зер гут, — проговорил Фальге, похлопав его по плечу. — Отшень хорошо.

Митька с облегчением вздохнул, заискивающе улыбнулся. Страх отступил. Снова воскресла надежда. В глубине его души шевельнулось какое-то неприятное чувство, напомнившее ему о том, что предал совсем невинных ребят. Но оно тут же исчезло, смятое ликующим криком плоти: он жив! Он будет жить!

Когда Родька Изломов, придя с работы, увидел раскрытые двери, он лишь проворчал: «Что-то разгорячилась моя хозяюшка». Но, ступив в сени, заволновался: и ведущая в комнаты дверь была распахнута настежь, на полу — наслеженно, всюду куски грязи, отпечатки кованых сапог.

— Мариула?! — позвал Родька. Метнулся по комнатам, выскочил во двор...

Потом бежал назад в Алеевку, семь верст без отдыху. Ввалился в комендатуру.

— Жинку отдай! — Он навис над Фальге — лохматый, с седеющей всклокоченной бородой, в ухе, качаясь, поблескивала серьга, взгляд — обезумевший, устрашающий. — Отдай жинку, — прохрипел.

Опасность, нависшая над Мариулой, страх потерять любимую родили