Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости - Ирина Млодик

Знает она и то, что ее мама не просто жесткая авторитарная женщина, а по сути несчастный человек, искалеченный своим прошлым, а папа не отшельник, не чудак, не городской сумасшедший, а настоящий профессионал; оказывается, его даже на симпозиум каждый год приглашали, и с ним можно говорить о важном. На работе ее не ценили, но, видимо, это совсем не ее работа. Были липовые друзья, но это значит, что она не очень хорошо разбирается в людях, выдает желаемое за действительное. Есть и настоящие друзья: Ларка за нее горой. Что касается Вадима, которому она отдала шесть с половиной лет своей жизни… Его тоже можно понять: он получил еще одно образование, поднялся на ступеньку выше и захотел другой жизни.

Ладно, фигурка, как сказала Ларка, у нее стройная, а «золотой блонд» поможет ей стать взрослой женщиной с «нужным посланием миру».

Спала Таня плохо, она всегда завидовала Ларкиному умению крепко спать при любых обстоятельствах. Вот и в эту ночь, еще на съемной квартире, она ворочалась, сбивала простыню, завидуя уютному сопению подруги.

В третьем часу она вспомнила про Севку Горчакова, встала и загуглила. Ну точно. Вот он, красавец. Ой, какой симпатичный… И кто он у нас теперь? Директор крупной компании по производству охранного оборудования. Кто бы сомневался, что у него все получится. Жаль, не написано, женат или холост. Наверняка женат, не будет же такой красавец ходить в холостяках. Интересно, а Верку можно найти? Она теперь, скорее всего, не Горчакова, сменила фамилию, нет, не найти.

Севка… На что бы только она ни пошла в детстве, чтобы получить Севкино одобрение… В третьем классе она уже хорошо знала английский, мама с пяти лет учила ее языку, не сама, конечно, репетиторша приходила. А у Севки английский был никакой, он ведь столько школ поменял. И она ему с английским помогала, объясняла тонкости по схеме, усвоенной от репетиторши. «Ну ты даешь, Танька! Шпрехаешь, как по-нашему!» – говорил он. Или еще круче: «Пацаны, вы у Таньки спросите, она все знает». Как же она сияла, как гордилась! Не передать! Она и китайский выучила бы, лишь бы Севка называл ее по имени и превозносил ее таланты.

Кстати, английский она не забыла. Пожилая англичанка прочно заложила основы, не убив при этом любви к языку. И потом, она дочь своего отца, а он профессиональный переводчик, филолог. А мать педагог, да и сама педагогический закончила. Могла бы преподавать язык детям. А что если попытаться устроиться в частную школу или просто давать уроки малышам? У нее аж щеки загорелись. Она схватила бумажку и стала шарила в необъятной сумке, пытаясь найти ручку.

«Ты помнишь, как ты мечтала работать в другой школе, отличной от маминой, которая воспринималась как неизбежное зло? – закрутились мысли. – Ты же всегда любила маленьких, находила с ними общий язык и на переменках всегда бегала в началку, особенно после того, как Верку Горчакову перевели в другую школу. Там, в началке, была любимая Елена Ивановна, но любовь к ней нужно было всячески скрывать, опасаясь материнской расправы. Ты играла с ее малышами, мечтая поймать добрую улыбку. А уж если она по головке погладит, то ты даже голову мыть не хотела, чтобы вот так, по-детски, сохранить ощущение счастья.

Потом ты стала вожатой, официально, но все равно Елену Ивановну приходилось любить на расстоянии, напуская на себя серьезный вид. Ты с удовольствием плела косички, утирала носы, разнимала мальчишечьи драки, искала потерянные пеналы и сменку. Еще ты помогала Елене Ивановне проверять тетради, хотя побаивалась: мать узнает обоим не поздоровится.

А помнишь придуманную тобой школу, в которую ты всегда играла? Еще название ей придумала, незатейливое такое: “Счастливая школа для счастливых детей”. Про своих воображаемых учеников ты знала все: кого как зовут, у кого какие способности, кто о чем мечтает, кому нужно помочь. Ты придумала для них игры, играя в которые, легко можно было выучить все что угодно, включая язык. Вероятно, поэтому тебе и самой было легко учиться, ведь все, что вы проходили, ты объясняла своим воображаемым ученикам.

Наверное, мама права: тебе надо работать в школе. Только не в ее школе, а в той, которая была бы близка к той, что ты придумала. А потом, когда-нибудь потом, можно будет набраться духу, поднакопить опыта, денег и открыть свою школу. Например, школу для маленьких детей “Счастливый английский”».

Мечты так захватили Таню, что она перебралась на кухню и писала, писала, боясь хоть что-нибудь упустить. Почему она раньше не вспоминала об этом? То есть вспоминала, но редко. Может, просто не считала важным? Думала, это детские глупости, как язвительно выражалась ее мама. Маме она старалась ничего не рассказывать, потому что, если проговоришься, критики не избежать. Обидной, злой критики. Но когда скрываешь самое дорогое, самое важное, невольно забываешь об этом. Это как с кладом: куда-то закопала, а куда – забыла.

О «счастливой школе» она даже Елене Ивановне не рассказывала. Это была ее тайна, положенная в саркофаг ее надежд. Сколько их там, в саркофаге? Хорошо хоть эту извлекла.

Изредка Таня отрывалась от бумаг и смотрела в темноту уходящего марта. За окном белесая чернота московского неба и спящий дом напротив. И снова два горящих окна.

Ну привет вам, мама младенца и мужик-работяга, не спите? Вот и я не сплю. У вас, я вижу, все по-прежнему. Одному пора вставать и идти на завод, а другой в полусне шлепать на кухню, греть бутылочку, кормить младенца. Это ваша жизнь, устоявшаяся жизнь, а у меня все изменится. Да что «изменится» – уже необратимо изменилось. Несколько дней назад был запущен отсчет. И вот теперь остается перестать сопротивляться привычке удерживать изо всех сил равновесие, которого давно уже нет. Надо шагнуть – отсидеться уже не получится.

Таня подумала, что каких-то три дня назад она бы многое отдала за возможность вернуть прошлое. А теперь ей не хочется его возвращать. Пусть ее идея о «счастливой школе» пока сыра, главное, она нашла то, что поднимает ее среди ночи и не дает спать. Есть ради чего сердцу стучать. Да, все еще очень больно, да, страшно: веры в то, что она сможет осуществить задуманное, никакой. У нее нет опыта, она всегда полагалась на кого-то. Сначала мама за нее все решала, потом Вадим. И вот парадокс, почему ей всегда казалось, что у нее самой ничего не получится? Без подпорки ни за что не получится… Ей и сейчас страшно сделать шаг, ведь получается, что она никогда не стояла на собственных ногах.

До самого рассвета она вспоминала и записывала свои детские игры. Так можно целую книжку составить, методическую, а на ее основе создать программу. Программа – это уже кое-что. Можно будет…

Все, голова совсем опухла. Спать. Надо поспать хотя бы немного, впереди трудный день: сборы, переезд, планы.

Но и потом Таня почти не спала. Тревога не давала заснуть даже под беспечное Ларкино сопение, поднимала ее в три, в пять утра. Она закутывалась в одеяло, шла на кухню и садилась за свои записи. От этого ей становилось легче. Но бывало и так, что она просто вертелась на диване или стояла у окна, таращась в темноту, где уже не было знакомых окон.

Казалось, что она вернулась к исходной точке, к тому времени, когда они с Ларкой только-только приехали в Москву, в этот муравейник, где кругом дома и машины. Ларка жила в новом районе, за семь лет он стал комфортнее, магазинов теперь было несколько, а не один, как прежде, где очередь в кассу на полчаса. Появились скверики, поставили лавочки, было где пройтись, но Тане-то что от этого? Она чувствовала себя неприкаянной. А тревога все росла и росла.