Жизнь взаймы. Как избавиться от психологической зависимости - Ирина Млодик

Все было не так уж и плохо: весна с каждым днем набирала силу; ШИВА расплатилась с ней, и на выходное пособие можно было протянуть до самой осени; Ларка устроилась на новое место буквально на следующий день после увольнения, ездить чуть ближе, да и денег больше. Время от времени подруга все еще вспоминала недобрым словом то Маринку, то Вадима, но особенно часто доставалось Валерию Сергеевичу. Рассказывала она и о своем новом месте работы, о людях, которых Таня и в глаза не видывала. Ларка предлагала «устроить ее туда же, чтобы без дела не сидела», но Таня отвечала решительным отказом: жизнь по протекции в прежнем офисе далась ей тяжело.

Мечты мечтами, но все равно надо было искать работу. Сначала она, уступая Ларкиному напору, хотела устроиться в какое-нибудь похожее агентство. Опыт работы у нее был немаленький, но стоило ей представить офис, где сидит надутая секретарша, ревниво охраняющая шефа, где старожилы-сотрудники, как ей почему-то казалось, будут посматривать на нее свысока, где каждый наверняка постарается спихнуть на нее свои обязанности, ее тут же начинало трясти. Ну нет, этот путь она для себя закрыла раз и навсегда!

– Подумаешь, принцесса, трясет ее, – фыркнула Ларка, когда она сказала ей об этом. – Работа как работа.

– Это у тебя так. Твои задачи всегда понятны. Пришла, есть модель, есть образ, стрижка, укладка, макияж. Все. А я все эти годы непонятно чем занималась. Знаешь, я сейчас все больше удивляюсь тому, как жила. Я другого хочу.

Она действительно часто теперь вспоминала эти почти семь лет с Вадимом и поражалась тому, что, будучи с ним так близко, как будто не замечала очевидного. Ни того, какие они разные, ни того, что происходило с ним, стоило ей только не согласиться с его мнением хотя бы в мелочах. Он немедленно давал ей понять, насколько она его разочаровывает, заявляя о своих представлениях. Теперь она понимала: боязнь разочаровать кого-то и, как следствие, полное послушание были с ней с самого детства. Трудно замечать то, к чему привыкаешь.

Теперь, живя без матери и Вадима рядом, она могла ощутить, как много невольного и почти автоматического приспособления к кому угодно было в ее жизни. Как мало было себя, своих решений, ошибок, глупостей и побед. За всю свою жизнь она отважилась на единственный бунт: уехала в Москву. Если бы она не решилась и на этот, тогда казалось весьма отчаянный шаг, и отец не помог бы ей уговорить маму, то депрессии ей было бы не миновать, а то, может быть, наложила бы на себя руки, даже не побоявшись подвести мать. Город бы не простил той самоубийства дочери, немедленно и злорадно сверг бы засидевшуюся императрицу от образования с пьедестала.

А Вадим… Оказывается, когда кого-то сильно любишь, можно совсем забыть о себе. Лишь бы не потерять, лишь бы не разочаровать его… На самом деле это жизнь в постоянном страхе, который заползает тебе в кишки и не дает ни слова сказать. Может, и хочешь возразить, но сто раз себя одернешь. Зачем возражать? Для Тани немыслимо было выбирать между «худым миром» и «доброй ссорой». Конечно, мир – мир любой ценой, даже ценой отказа от себя.

Она смотрела с ним Антониони, хотя сама любила Звягинцева, она «предпочитала» морепродукты, хотя с удовольствием съела бы мясо. Она стала стричься, а не носить длинные волосы, она презрительно отзывалась о шубах, хотя всегда мерзла и шубку хотела купить, она ходила заниматься танцами, хотя ей нравилась йога. По выходным они обедали в кафе, хотя она любила готовить. Все эти отступления от своих собственных желаний казались ей такой мелочью. Пустяки, о которых не стоит и спорить. Зачем настаивать на своем по таким ничтожным поводам? Все можно полюбить, ко всему приспособиться. И она достигла в этом почти совершенства, сделав все, чтобы избежать разочарования с его стороны. А он просто взял и ушел. К другой. К Юльке, которая не подстраивается ни под кого, а, наоборот, весь мир готова подстроить под себя.

Он ушел к свободолюбивой Юльке, а она осталась. С дырой в душе размером с ее рост. Вот и живи теперь, латай дыру, собирай свою жизнь заново, по крошечкам, по тем самым мелочам, от которых ты когда-то так легко отказалась.

Таня стала чаще ругаться – возможно, от отчаяния, того самого, когда уже нечего терять. Поругалась с мамой. Они расстались на теплой ноте в тот мартовский приезд, но мать не простила ей нежелания капитулировать. Мать сначала нетерпеливо и недвусмысленно ожидала возвращения дочери в родной город. В конце концов Алевтина Андреевна перестала отвечать на Танины телефонные звонки. Разъяренная очередным маминым наказанием, дочь приехала в родной город и в который раз бушевала на родной кухне.

– Мама, мне и так тяжело, я не знаю, что мне делать, чем заниматься, как зарабатывать, я все еще плачу по Вадиму каждую ночь, а если еще и ты будешь мучить меня своими обидами, я вообще не знаю, как я справлюсь!

– Ты прекрасно знаешь, что нужно сделать, чтобы не мучиться. Возвращайся домой, школа тебя ждет. У тебя здесь все: и дом, и я, и работа будет. Что ты забыла в этой Москве? Чего ты там ищешь? Себя? Ты же знаешь, кто ты такая. Чего еще искать? – мать нервно ходила по кухне, даже не замечая принесенный торт.

– Ну и кто я? Кто? Что ты обо мне знаешь, если я сама себя не знаю?

– Вот новости! Кому, как не матери, тебя знать? Я же вырастила тебя! Я знала каждый твой шаг, каждую, даже самую маленькую твою ошибку! Ты всегда была защищена моим взглядом. На тебя тут никто даже дунуть не посмел!

– Вот именно! Ты хоть отдаешь себе отчет в том, что, ограждая меня от всего, ты оградила меня от жизни! Я вообще не знаю, как устроена жизнь, потому что сначала ты меня оберегала от всего, потом Ларка, а потом Вадим. А я сама? Я что? Растение из теплицы? Цыпленок двух дней от роду? Почему меня надо было так опекать? Как жить-то мне теперь? У меня такое ощущение, что я вообще не могу стоять на своих ногах. А мне надо на них стоять, мама! Надо! Иначе как жить?

– Неблагодарная! Другая на руках бы носила мать за такую заботу. А от тебя только обвинения и слышу. Всю жизнь тебе отдала, замуж больше не вышла, лишь бы тебе было хорошо.

– Да я же не просила тебя! Ну и вышла бы, хоть на кого-то еще направила бы свою энергию. Ты же не из-за меня не вышла, а потому что сама не хотела. То ли из-за отца, то ли…

– Убирайся отсюда!

– Мама!

– Я сказала убирайся! Сейчас же! Два раза повторять не буду! Вон!

– Господи, мама… – ей стало так больно! И не потому, что родная мать выгоняет ее из дома, а от того, что никак не удается рассказать матери так, чтобы она поняла весь масштаб ее потери, чтобы отпустила, разрешила жить.

Отца навещать не было сил. Она знала, что его подлечили в Твери и он благополучно вернулся домой. Теперь, когда как будто был снят великий запрет на то, чтобы они общались, он частенько ей звонил, и ей было так трогательно и приятно быть хотя бы немного в курсе того, как он поживает. Теперь сообщения от отца, впрочем как всегда заполненные поэтическими измышлениями Бродского, относительно внятно описывали его состояние. Своих слов он по-прежнему то ли не находил, то ли от волнения и перевозбуждения ввиду новых перспектив, несмотря на дозы успокоительных, продолжал изъясняться цитатами.