Путь к вершинам - Геннадий Петрович Исаков

того. Иначе выдохнемся на нагромождениях валунов, а у нас еще полпути впереди.

Здесь чувствуешь себя как в тисках, недовернутых, еще не раздавливающих, но готовых раздавить, расплющить, смять. А ты, слабый, ничем не защищенный в своей бренной оболочке, бросил вызов, молча принятый горами, попираешь их — и сродняешься с ними. Это не бой, это честное состязание, и пусть победит дружба!

Мы терзаем себя неуютом, ищем преграды, теша себя одолением их. Будто репетируем грядущие испытания. Например, мы потерпели аварию в полете и, оказавшись в глухой ненаселенной местности, на пределе сил выбираемся к людям… Другой сюжет: нас, принадлежащих солдатскому долгу, срочный приказ гонит в мертвящий каменный космос… Простые действия при этом наполняются значением — и безо лжи!

В узкой, как бы ударом наотмашь прорубленной щели нашего Сен-Готарда ветер свистел так, словно мы вылезли на крыло самолета. Он выталкивал, не пускал нас, валил с ног мягким и властным напором. Вползли мы, без преувеличения, на карачках. Но лейтенант поднялся, сначала на колени, потом в полный рост, и о чем-то кричал мне, счастливо размахивая руками. Оказывается, он докладывал, что головой высовывается за 3000 метров!

Из щели Костя наобум, не ожидая команды, помчался вниз, но я решительно потянул его вбок, на бурые плешины Кошту. В скальные желоба нынче лезть — все равно что тигра за усы дергать: опасности много, удовольствия мало.

Наверное, это и спасло нас. Слева, с кручи, рванула — и ударилась в то место, где могли оказаться мы, короткая жестокая лавина. Бомбочками ахнули несколько захваченных ею камней, заклубилась белая пыль. Впечатление было такое, что студенисто колыхнулась вся гора.

Сход был неожиданным, поскольку время стояло нелавинное: едва лег первый снег, а он хорошо зацепляется за камни. Потом он уплотняется, проходят бураны, и ближе к весне верхние слои начинают соскальзывать с нижних. Как по стеклу или мылу. Достаточно будет крика, зычного чиха, чтобы на тебя посыпалось. Однажды я видел, как обвал вызвала сорока, на лету скребнувшая хвостом по склону. А тут всего лишь ноябрь — и лавина… Ну, да не промахнулся, заранее вычислил ее! А то бы Родина лишилась сразу двух верных защитников. Тамарка мне бы не простила, Костя для нее последняя опора в ее одинокости.

Кривое ущелье нам требовалось пройти непременно засветло.

— Моли бога, чтоб тропа была, — сказал я Косте.

Должно быть, он молил недостаточно убедительно или же всевышний не внял просьбам атеиста. Тропы не оказалось. Ее напрочь занесло, зализало.

Я шел по Кривому третий раз. Впервые спускался летом, затем зимой по тропе, тоже без проблем, успевай только ноги под себя подставлять. Сейчас перед нами лежала целина. Вспашка ее давалась ценой лошадиных усилий. Сознание отключается, не хочется ни есть, ни пить, идем как заведенные. Грудь едва справляется с ураганной продувкой легких. Небольшой привал мы могли позволить себе только в Стране Дураков.

Она открылась, как всегда, внезапно. Посредине грушеобразного расширения Кривого когда-то сладила себе избушку старательская артель. Мужикам, рассказывают, подфартило. Напали на россыпь и намыли за сезон пуда три хорошего песку. Артельный старшина сбежал с добытком, его догнали и убили, но золота при нем не оказалось. И намыть ничего больше не удалось.

— Куда ж он его девал? Вы не искали? — встрепенулся недоверчиво слушавший меня, Костя.

Я засмеялся над его младенчески непосредственным порывом. Охотников до легкого богатства тут небось и без меня перебывало! Каждую расщелину, каждый приметный камушек облазили, общупали, обнюхали. Если золотишко действительно до сих пор не нашли, то похититель был не глуп. Знал, что слишком явные места для тайника не годятся.

Страной Дураков урочище назвали в память обманутых надежд. А мы ходим сюда иных сокровищ ради. Горы сами по себе чего-то стоят!

Здесь думаешь о чудовищных катаклизмах, изломавших земную кору, о ничтожестве, величии, о вечных льдах и вечных истинах. Тот, кто привязался к ним всем сердцем, не отдаст их никому. Тот будет знать, что же он защищает, если однажды тупорылый бомбардировщик поднимется с бетонки на боевое, а не учебное задание.

Я подхватываю камень и забрасываю его выше по склону, с которого он скатился когда-то. Чтобы хоть на миллисекунду замедлить разрушение гор природой и временем. Чтобы завтра — и всегда! — тоже кто-нибудь мог прийти, удивиться им, напитать ими душу.

Тайны, хранимые скалами, не просто бред младой головы. На стене Кошту выше перевала есть древние рисунки. На схеме звездного неба изображен Юпитер с кольцом вокруг него. Но, во-первых, кольцо невозможно разглядеть невооруженным глазом, во-вторых, оно всегда повернуто ребром к Земле. Как художник узнал о нем?

Глубоко сокрыты не только следы алчности, на и неизмеримой мудрости тоже…

Приют оказался полуразобранным. Верхние бревна, видать, недавно растащили на костры, из баловства, а не от великой нужды, нижние венцы погребены в сугробе. Не бывает ничего грустнее разрушенного жилья… Мы потоптались обескураженно и решили не останавливаться, потому что быстро темнело.

Вскоре я совсем потерял направление былой тропы. Осознав это, без колебаний ушел со склона в низ Кривого. Там безопаснее — падать некуда, — но комфортом и не пахнет. Уже то, что Костя уступил мне право пробиваться первым (правда, забрав у меня рюкзак), говорило само за себя. Забурились, вот о чем то говорило.

Штурман вконец измотался.

— Скоро?

— Потерпи, метров пятьсот осталось.

Через километр:

— Еще метров двести…

Столько и было на самом деле, если считать по прямой. Но проклятое Кривое отклонялось и отклонялось в сторону, примыкая к главному ущелью под пологим углом.

Что-то произошло вокруг — или внутри меня? О, это был чудесный транс! Я был как бы не я, порхал, парил сам над собой, может быть от обезвоженности организма, когда теряешь вес и легче несешь себя. Душа оторвалась и воспарила, из дальних сфер наблюдая, как тело без чувств и без устали ломится вперед, по пояс в сухом белом месиве. Поменялись местами пространство и время, свитые в незримую, но реальную спираль…

Вероятно, и Костя испытывал нечто подобное, вертел головой, неизвестно куда стремясь заглянуть. Голос его срывался.

— Я много летал… это чувство удивительно, но горы…

Он оглянулся назад — и вздрогнул, не договорив.

— Смотрите!

Над сумеречными снегами пылал Кошту. Его верхушку еще освещало солнце, она искрилась, плавилась и постепенно тускнела, как остывающий слиток.

Мы нашли здесь свое золото!

Из Кривого мы выплыли как привидения. После минутного отдыха перестали болтаться в невесомости, ощутили землю под ногами. Захолодили обмерзшие штанины. Сверлит уши пронзительная тишина.

Завтра кто-нибудь увидит по следам, откуда мы вывалились на дорогу, торпедами пропоров последний сугроб,