Гала и Элюар. Счастливый соперник Сальвадора Дали - Ирина Эренбург

Взгляд его упал на конверт, белым квадратом выделяющийся на фоне темной столешницы. Письмо из России, от его подружки с бурлескным именем Гала. Письмо из прошлого…

Жизнь в Клаваделе ныне представлялась ему чем-то нереальным, «невсамделишным», их любовь — игрою, прекрасной, будоражащей кровь, полной азарта. Не более. Да и сам Эжен там, в Клаваделе, казался себе неким персонажем выдуманной истории. Расстояние и время, а главное — война отбросили недавние события в глубокое прошлое, расставили иные приоритеты, изменили его до неузнаваемости. Наверняка другой стала и сама Гала. Какая она сейчас, спустя почти год с момента их расставания на перроне Давоса? Над чем она сейчас размышляет? С кем встречается? Гала пишет, что ее ничто не интересует — ни семья, ни подруги, ни театр, что одно ее отдохновение — это книги, единственное, что удерживает ее на плаву, — его любовь. Но так ли это? Не лукавит ли она? Не хочет ли она убедить и себя саму, и его, что чувство, которое они испытали там, в Клаваделе, действительно было той самой любовью, которая им поможет выжить в этом страшном, несправедливом мире?

Гала, милая, славная девушка… Его сердце сладко заныло. Он стоял у окна, и его тело, все его опустошенное тело, вновь чувствовало трепетное касанье ее рук… Он помнил запах ее волос, звук шагов, даже движенье пальцев, крошащих ломтик хлеба. Только цельный образ куда-то ускользал, все более и более растворяясь в его воображении. Подчас ему представлялось, что Гала — не реальная девушка, живая плоть, а некий фантом, плод его снов, мечтаний, фантазий. Может, он просто выдумал ее, чтоб не так скучно было пребывать в сумерках будней?

Эжен попытался воссоздать ее облик, но он исчезал, размывался в наплывающих иных образах. Отчего-то ему вспомнилась женщина, приходившая мыть полы в госпитальной палате. Она была какой-то несчастной, всегда с печальным выражением на туповатом лице, бледном и жалком. Но когда она наклонялась и из-под подола показывались ее крепкие белые ляжки, отнюдь не жалость, но какое-то жуткое звериное чувство овладевало им. Может, и то, что он испытывал к поломойке, тоже есть любовь?

Эжен выхватил из конверта письмо, придвинулся ближе к свече, судорожно стал перечитывать. Думаю о тебе ежесекундно… без тебя пусто… Твоя навеки… люблю… целуй меня всю… мои глаза — тебе, мои руки, губы, я вся — только для тебя.

Он отложил письмо. Пока он был во власти ее слов, он верил, что есть какой-то смысл в их общем прошлом, внутренне соглашался, что у их дуэта есть общее будущее, но как только письмо оказалось в конверте, сомнения вновь овладели им.

Гала подписалась: «твоя жена навеки»… Жена?.. Он даже не может воссоздать в памяти ее облик. Какого цвета ее глаза? Темно-серые? Карие? Он не помнит! А когда-то видел в них отражение всего мира. Какова на ощупь ее кожа? Запах ее тела? Остались только смутные воспоминания. И если бы не ее письма, повторяющийся хоровод: «мой, только мой, мой дорогой, мой любимый», если бы не ее мольба о встрече, ее слова, воскрешающие картины былой страсти, он сумел бы стереть из своей памяти ненужную ему сейчас любовь. Но разве не было бы чудовищно отказаться от радостей жизни ради войны, смерти? Разве он вправе забыть свои обещания?

Эжен чувствовал, что наступила та минута, о которой Гала говорила ему в последнем письме — он должен принять решение. Это решение должно стать ключом к его и ее жизни. Он стоял у окна, смотрел на сереющее небо и размышлял. Может ли он позвать ее в Париж? Может ли взять на себя такую ответственность? Позови он ее, она приедет, Эжен не сомневался. Для этой смелой до безрассудства русской раздираемые войной страны — не преграда. А если Гала приедет в Париж, она останется. Навсегда. Отступления для него уже не будет.

Или все же решиться и написать ей, что сейчас, когда рушится мир, гибель их любви в кровавом пожаре войны — может, и трагическая, но неизбежность. Он — француз и должен идти воевать. Он обязан отдать свою жизнь Отечеству, принести себя в жертву. Как агнец на заклание?..

Но даже если не долг и не война, нужно ответить самому себе: действительно ли он жаждет видеть эту русскую рядом с собой, или все же он не готов?

Эжен смотрел поверх крыш и в дрожащем свете бледнеющих звезд искал ответ.

Вновь и вновь он вспоминал, как Гала лежала на постели и солнечные блики играли на ее обнаженных руках. Утомленная жаром болезни она уснула. Но тут он заметил, как судорога прошлась по ее лицу, как напряглось все ее тело, сжались кулаки. Эжен помнил, как ему вдруг стало страшно. Он положил руку ей на горячий лоб, из-под веера ресниц мелькнул и угас ее горячечный взгляд. Он наклонился к ее влажному виску и стал ей шептать слова. Что он говорил? Разве сейчас вспомнить? Но именно тогда он вдруг представил, как она лежит рядом с ним в супружеской кровати. И им сразу же овладело отчетливое ощущение, что так оно и должно быть. Он будет засыпать и просыпаться рядом с нею. Заниматься любовью, слышать, как она кричит в страсти, плачет от чувственных потрясений. И когда Гала открыла покрасневшие от жара глаза и ее горячая влажная рука коснулась его руки, ему показалось, что она прочла его мысли.

— Я не умру, — сказала она, и он не услышал вопроса. — Обещаю.

Растроганный ее воспаленным доверчивым взглядом, он встал перед ней на колени и зарылся лицом в подушку рядом с ее головой. Тогда его посетило откровение: вот это и есть любовь. И перед строгими ликами ее православных икон он поклялся, что она станет его женой.

Эжен стоял у окна и воскрешал в памяти ту минуту. Когда это было? Год назад? Десятилетие? Вечность? От прошлого его отделяла непроходимая пропасть. И действительно ли он брал на себя какие-либо обязательства? Разве он ответственен за ее жизнь? Разве он уверен, что любит эту странную русскую девушку? Может, он вовсе не способен к любви, но, поддавшись жалости, подстегиваемый жаждой плоти, он придумал для себя эту игру в любовь? К тому же его подсознание было столь малодушным, что избрало для своих чувственных экспериментов иностранку из далекой, чуть ли не варварской столицы, не имевшую почти никаких шансов войти в его жизнь.

Эжен смотрел на гаснущее пламя оплавившейся свечи и понимал, что так до конца и не знает, то была жажда новых впечатлений, способных прогнать санаторную скуку, или все же любовь. И ему было грустно от своих сомнений.

Он поднес письмо к огню, нерешительно, колеблясь, огненный язычок лизнул угол конверта, на какое-то мгновение, вроде как задумавшись, замер и вдруг вспыхнул горячим ярким пламенем.

Эжен смотрел, как огонь пожирает бумагу, и вдруг его осенило, что не знать, чего он хочет, вполне естественно. Он не может принять решение, ибо он всего лишь маленький человек в больших обстоятельствах, на которые он не может ни повлиять, ни исправить, ни каким-то образом изменить. Идет война, он призван в армию, он солдат.

* * *

Гала откинула угол скатерти, потянула за металлическую ручку, задержалась взглядом на высунутом, как язык изо рта, ящике. Некоторое время, не мигая, она смотрела на пачку писем, перевязанных тонкой атласной ленточкой.

— Добрый день. Как настроение?