Голландская могила - Моника Кристенсен

– О чём это вы?

– Турбьёрн прав. Я хочу что-то вам рассказать. Но… – стюард перешёл на английский, – вы должны мне кое-что пообещать. Не говорите, что узнали об этом от меня. Поговорите с плотником сами, ладно? Если люди узнают, что я рассказал кому-то о том, что мне самому сболтнули по пьяни, то вскоре в Ню-Олесунне меня начнут недолюбливать.

Он огляделся. Никто не ответил, и стюард продолжал:

– Вчера за завтраком я вам рассказал, что зимой проезжал мимо Птичьего мыса на снегоходе. Просто из интереса я попытался вспомнить, когда именно это было. На камбузе у нас есть календарь, в котором мы отмечаем, чьё сейчас дежурство, кто в отпуске и где мы находимся. И я установил, что ездил туда на выходных в начале марта – это было десятое и одиннадцатое, – он на секунду умолк и отхлебнул кофе, – в те же выходные плотник тоже ездил прогуляться. Я это запомнил, потому что сначала он просился поехать со мной. Они с машинистом сильно повздорили. Над плотником в мастерской часто подшучивают. Машинист дружит с электриком и механиком, и они то и дело придумывают всякую дурь, чтобы зацепить плотника. А тот слегка туповат. Но зато добрый.

– Значит, вы ездили туда не один? – уточнил Себастьян Роуз. – Вы это хотели сказать?

– Да нет же, я-то был один. Подождите, скоро я дойду до сути. Плотник, похоже, понял, что я хочу покататься в одиночку, поэтому поехал в Йенсебю – там на горе на берегу Конгс-фьорда стоит домик. Чтобы заночевать там, нужно сообщить заранее – иначе можешь приехать, а мест нет, и придётся тебе спать на полу. Вчера вечером я поговорил с плотником. И он подтвердил, что ночевал в Йенсебю в первые выходные марта. И ездил туда один.

– Но Йенсебю далековато от Птичьего мыса, – перебил его Кнут, – не сказал бы, что это какие-то особо ценные сведения.

– Да подожди ты, я не закончил ещё. Плотник добрался до избушки поздно вечером в пятницу. Он приготовил еду – зажарил в печке мясо, выпил пару банок пива, сварил кофе, заполировал коньяком. Посидел немного и пошёл спать. А потом его разбудил шум мотора. Плотник вышел и увидел, как со стороны ледника Конгсбреен с дикой скоростью мчится снегоход. И плотник посмотрел на часы. Было около пяти утра.

Турбьёрн вытащил карту местности и разложил её на столе.

– А разве через этот ледник можно проехать на снегоходе?

– Плотник говорит, что именно так всё оно и было. Человек на скутере. Появился со стороны ледника и проехал мимо Йенсебю. Плотник потом стоял и смотрел ему вслед.

– Это был кто-то из знакомых? – спросил Себастьян Роуз.

– Нет, когда на тебе костюм для скутера, тебя родная мать не узнает. Хотя плотник уверен, что это был мужчина. Но, возможно, это просто потому что женщину на скутере в тех местах, да ещё и в одиночку, вообще представить сложно. И, в целом, женщины более осторожны. Но он думает, что снегоход был новый, «Ямаха». Тёмный. Впрочем, таких скутеров много, так что это ни о чём не говорит.

В комнате воцарилась тишина. Издалека, с усыпанной гравием площадки перед столовой доносились голоса, а время от времени слышалось жужжание электростанции.

– Вот что странно, – спокойно продолжал стюард, дошедшей наконец до сути, – этот человек был не из Ню-Олесунна. В то время нас тут было довольно мало. Кто-то как раз тогда в отпуск уехал, а кто-то был в Лонгиере. И все мы знали, кто где находится. Те, кто поехал кататься на снегоходах, заранее забронировали места для ночлега. А все те, кто собирался участвовать в общем субботнем ужине, явились на ужин. Человек на снегоходе был не местным. Я проверил все списки – плотник прав. Тот человек с Конгсбреена был не из Ню-Олесунна.

Он одним из последних взял свой чемодан с багажной ленты и направился к выходу. Их ждал старый автобус с облупившейся краской и вмятинами на бамперах. Придерживая капюшон, он, ссутулившись, потащил чемодан по обледеневшей земле. В этот момент большой тяжелый рюкзак соскользнул с плеча, и человеку пришлось выпрямиться. Капюшон то и дело сваливался, и холод бил его в лицо.

В автобусе оказалось почти так же холодно, как на улице. Он сел возле полной женщины в куртке из тюленьей кожи и в натянутой на лоб кожаной шапке. Её лица почти не было видно, но глаза превратились в щёлочки – похоже, она ему улыбнулась.

Водитель дёрнул ручной тормоз и повернулся к пассажирам:

– Ну, что я вам скажу – добро пожаловать домой. Сегодня утром здесь было минус тридцать пять. Хотя для настоящих полярных волков это же ерунда, верно?

Пассажиры рассмеялись.

В главном штабе криминальной полиции никто не удивился, когда вести расследование убийства на Шпицбергене поручили Юнасу Люнду Хагену. Коллеги за спиной посмеивались над ним, но никто не отрицал, что этот въедливый следователь лучше всего подходит для подобного дела, пусть даже Хагена считали лишённым фантазии. Такое необычное убийство – как раз для терпеливого любителя деталей и мелочей. В делах такого рода необходима осторожность, иначе все расследование превратится в цирк. Журналисты – как норвежские, так и зарубежные – уже подняли шумиху.

Старший следователь сам набрал себе команду, и состав этой рабочей группы тоже никого особенно не удивил. Люнд Хаген всегда, насколько позволяли возможности, работал с опытным криминалистом Отто Карлсеном и с тихим, скромным Эриком Тведтом. Считалось, что последнего природа наградила врождённым талантом изучать место преступления.

Вот только никому и в голову не пришло бы, что в рабочую группу по Шпицбергенскому делу войдёт и Ян Мелум. Во-первых, он проработал в криминальной полиции всего чуть больше года. Во-вторых, никто и никогда не слышал, чтобы Люнд Хаген хоть словом упомянул своего самоуверенного и тщеславного коллегу. Проработав в криминальной полиции всего ничего, Мелум, открытый и язвительный, быстро превратился в настоящий магнит для журналистов.

Ко всему прочему, он принадлежал к особому клану молодых, скептически настроенных следователей, которые вечно обедали вместе и смеялись только над собственными шутками, а на совещаниях непременно нахваливали друг друга. Они явно ходили на курсы, где обучались позитивному взаимодействию в команде и извлеканию пользы из совместной работы. Однако, давая интервью журналистам, когда речь заходила о примерах для подражания, хвастались они исключительно собственными достижениями. О неудачах упоминалось только в свете статистики, которую желательно побыстрее забыть.

Люнд Хаген же совершенно иначе смотрел на нераскрытые дела. Для него они представляли собой своеобразную библиотеку ещё не разработанных методов и служили источником вдохновения для дальнейших поисков. Нераскрытые дела были сокровищами, скрытыми в архивах криминальной полиции. Но находились среди полицейских и те, кто год за годом терпеливо и въедливо пытался отыскать убийц. Те, кого злило, что преступникам удалось ускользнуть. Те, кто никогда не забывал о нераскрытом деле. Они никогда не сдавались. Следствие по старым делам редко возобновлялось, и им нечасто удавалось поймать преступника, который считал, что находится в безопасности. Возможно, журналисты подобными делами не интересовались, но в таких случаях следователей охватывало чувство единения, которое они не променяли бы и на самые заманчивые газетные заголовки.