Наше неушедшее время - Аполлон Борисович Давидсон

Очевидно, боялись тех, кого теперь называют «силовиками» (тогда этого слова еще не придумали).

27 марта вышел указ об амнистии тех осужденных за уголовные преступления, кому присудили не больше пяти лет. Освободили больше миллиона человек.

3 апреля – постановление о реабилитации и освобождении лиц, арестованных по «делу о врачах-вредителях». В тот же день было принято постановление о результатах проверки обстоятельств убийства С.М. Михоэлса, о привлечении к уголовной ответственности уже уволенных: заместителя министра госбезопасности и министра госбезопасности Белоруссии. Отменен приказ о награждении орденами и медалями участников убийства Михоэлса.

4 апреля МВД официально сообщило о реабилитации всех привлекавшихся по «делу врачей».

9 мая признали «порочной» практику доверия к анонимным доносам.

23 декабря Верховный суд СССР вынес смертельный приговор не только Л.П. Берии, но и шести руководителям органов госбезопасности. Приговор приведен в исполнение.

В 1953 году освобождена из заключения почти половина всех заключенных.

И все это – за несколько месяцев!

В 1954-м аппарат Совета министров сократили в два раза.

18 июля реабилитированы арестованные по «ленинградскому делу».

В 1955-м Советская армия сокращена на 640 тысяч человек.

22 ноября 1955-го отменен приговор членам Еврейского антифашистского комитета.

14 января 1956 года советские вооруженные силы сокращены на 1,2 млн человек.

30 января – начало массовой реабилитации репрессированных.

25 февраля – доклад Хрущёва на закрытом заседании ХХ съезда партии: «O культе личности и его последствиях».

28 апреля – Указ о снятии «режима спецпоселения с депортированных народов». Иными словами, пять кавказских народов, крымские татары и немцы Поволжья, сосланные во время войны, могли уезжать из мест ссылки. Но это еще не означало восстановления ликвидированных республик.

Были и решения, теперь уже позабытые, но для тогдашней молодежи важные: в 1955-м возвращено совместное обучение девочек и мальчиков в школах, отмененное во время войны. А в 1956-м отменена введенная еще до войны плата за обучение в старших классах школы, в средних специальных и высших учебных заведениях.

К сожалению, были во времена оттепели и иные события. Например, операция «Вихрь» – введение советских войск в Будапешт в ноябре 1956 года для подавления венгерского восстания против коммунистического режима. Или расправа с Пастернаком за его роман «Доктор Живаго».

И все же в целом тогдашние события в СССР стали началом оттепели. Началом надежд на уход от ужаса последних лет сталинизма.

* * *

С конца 1953-го я – в Москве. Аспирант сектора новой истории Института истории.

Хочу сказать о жизни в этом институте. Но, забегая вперед, – о другом важном.

В Москве в 1955-м сенсацией был выход повести Эренбурга «Оттепель». Эта повесть дала название тем переменам в нашей стране, которые стали тогда происходить. Повесть вызвала большой интерес и оживление, но и резкую критику. Ее заклеймил в печати Фрол Козлов, глава Ленинградской парторганизации, да и не только он. Но это лишь придало ей популярности.

Я совершенно случайно побывал на первом ее обсуждении в Союзе писателей. Обсуждение узкое, келейное – в секции прозы.

Все литераторы пришли вовремя, но собрание не открывали. Прошло два часа. Пошел шепот, что организаторы никак не могут добраться до высокого начальства в ЦК партии, необходимо получить инструкции: как же отнестись к этой повести, что делать. Дело считалось серьезным.

Но добраться куда надо, видимо, не смогли.

Наконец, собравшиеся потребовали все-таки начать. И тогда председатель секции Юрий Либединский сказал, что правление Союза писателей поручило секции прозы разобраться: отчего это «всеми уважаемого Илью Григорьевича постигла такая творческая неудача». Сразу же встал Сергей Антонов, член правления, и заявил, что правление такого задания не давало. Либединский, смутившись, ответил, что сам он был на даче и судит с чужих слов.

Что тут началось! Чего только ни было наговорено – с каких только сторон и позиций! Кончилось тем, что заставили говорить самого Эренбурга. Он произнес буквально две фразы:

– Вы все видели, что тут происходило. Каждый делает свои выводы.

Собрание показало, какой разброд царил в обществе. В перерыве я подошел к Эренбургу, выразил ему свою поддержку.

* * *

А в Институте истории на первом заседании, где я был, обсуждалась статья Альберта Захаровича Манфреда. Спокойно. Оживление наступило после того, как кто-то назвал ее публицистичной. Альберта Захаровича это задело за живое. Реагировал он бурно: защищал право историка на свой собственный, не какой-то безликий, широко утвердившийся сейчас стиль.

– Я, – сказал он, – учусь стилю у Анатоля Франса.

Существо статьи Манфреда, наверно, интересовало не всех. Но манера и стиль исторических работ – это близко каждому. И разгорелась дискуссия. Историки Франции – Борис Фёдорович Поршнев, Фёдор Васильевич Потёмкин, Александр Иванович Молок, Энна Адольфовна Желубовская, приехавший из Одессы Вадим Сергеевич Алексеев-Попов – все высказались не только о проблемах стиля вообще, но и о языке Анатоля Франса.

И почти у каждого, что меня поразило, нашлось, что сказать.

Это было одно из первых таких искренних и оживленных обсуждений в Институте истории. Можно ли было всего лишь несколькими месяцами раньше публично сказать: «Я учусь стилю у Анатоля Франса»?

Учиться можно было только у «классиков марксизма-ленинизма».

Сталина уже нет, и языки чуть-чуть развязались после многих лет молчания или казенных слов.

Институтская жизнь стала очень интересной. На Волхонке, 14, в бывшем голицынском особняке, где когда-то останавливалась Екатерина II, находились гуманитарные институты: истории, экономики, философии. Крупнейшие гуманитарные диспуты проходили в этих стенах в огромном конференц-зале. Дискуссии были самые разнообразные. Выступали и те, кто возвращался, отсидев долгие годы.

Объявления обо всех наиболее важных заседаниях вывешивались у входа в здание. Там поначалу висела и мемориальная доска о том, что тут выступал Сталин. Потом доску оттуда убрали, перенесли в конференц-зал.

Интересных людей в Институте и вокруг Института – много. Лучшие историки страны.

Конечно, и тут не без смеха. Ученый секретарь института, собрав нас, аспирантов, вещала:

– Ведь вам же даны такие возможности! Изучайте языки, какие хотите. А ведь никто не подал заявок ни на канадский язык, ни на австрийский.

А научная руководительница одного аспиранта-американиста спросила его:

– На каком языке говорят эти ваши американские негры?

На обсуждении рукописи книги Льва Слёзкина новый сотрудник, только что переведенный в институт из ЦК партии, возмутился:

– Вот тут у автора полно цитат разных авторов, с разных языков. Надо все это проверить.

– Ну, что ж, проверяйте.

– Но я же этих языков не знаю!

Были и присланные в институт выпускники Академии общественных наук. Один из них взял тему о бактериологической войне, которую американцы якобы вели в Корее.

Но таких людей в институте было