Волчья сотня - Наталья Александрова

– Да, коник гарный, – Саенко расцвел, довольныйпроизведенным эффектом, – только уж ты, ваше благородие, его не обижай,корми хорошенько, седлай аккуратно, чтобы спину не набить…

– Где же ты взял его, братец? – повторил Бориссвой вопрос, чувствуя кое-какие подозрения.

– Где взял, где взял, – насупился Саенко, –да сам коник приблудился. Видно, хозяин плохо за ним глядел, вот животная иушла…

– Ох, Саенко! Чувствую я, украл ты этого коня!

– Ну, ваше благородие, – Саенко прямо-таки кипелот праведного возмущения, – как это вы про меня думаете! Что я – цыганкакой? Цыгане – вот эти-то лошадей воруют, так на то они цыгане и есть. Иххлебом не корми, только дай стащить чего-нибудь, а лучше всего – коника… А я –да никогда! Этот коник просто оголодавши был, за ним хозяин, видать, худосмотрел, вот он и ушел… Сам, вот те крест, сам ушел!

Борис покачал головой: подозрения его не рассеялись отсаенковских объяснений, а только еще больше укрепились. Гражданская война невремя для размышлений на моральные темы, а лошадь Борису была необходима. Темболее такая прекрасная. Борис кстати вспомнил слова покойного Бережного о том,что украсть коня и оружие – не грех, а доблесть для мужчины, и успокоился.

Он с восторгом оглядел своего нового коня. Тонкие легкиеноги, гордая посадка головы, выразительные карие глаза… Немножко портили конятолько коротко обрезанные хвост и грива. Когда Борис осматривал короткую инеаккуратно остриженную гриву, он покосился на Саенко и увидел на его лицелегкое смущение. Тут он понял, в чем дело: Саенко наверняка сам обстриг хвост игриву коня, чтобы его не узнал прежний хозяин. Внутренне усмехнувшись, Борис нестал вслух распространяться о своей догадке. Он подошел к коню и погладил егопо шее. Красавец покосился на него, и кожа его нервно передернулась.

– Ничего, ваше благородие, – успокоил поручикаСаенко, – привыкнет. Ты его покорми, сахарку ему дай.

– А как его зовут-то? – спросил Борис.

– Как зовут? – переспросил Саенко, видимо, незадумывающийся до сих пор над этим вопросом. – Как зовут? Обыкновенно,Васькой зовут.

Простецкое имя не слишком подходило стройному, легконогомужеребцу, но Борис не стал спорить.

Теперь занятия пошли гораздо живее. Васька был резвым, нопослушным конем, хорошо объезженным. Он быстро привязался к Борису и выполнялего команды быстрее, чем Борис успевал их произнести. Единственный недостаток,который был у этого прекрасного жеребца, состоял в том, что иногда, когдавсадник резко натягивал поводья, чтобы остановить его, Васька, вместо тогочтобы остановиться, задирал голову, закидывая ее на спину, как будто любовалсянебом. Саенко, увидев эту манеру, покачал головой:

– Звездочет! Такую лошадь звездочетом называют. Этоплохо, да мы его живо отучим.

Саенко принес несколько сырых яиц и велел Борису, когдаВаська снова запрокинет голову, разбить эти яйца у коня на лбу и оставить так,не вытирая.

Борис так и сделал. Васька жалобно ржал, мотал головой.Яичный белок засох, склеив шерсть и залепив глаза коня. Борис не смывалзасохшую массу, хоть ему и жалко было Ваську. Несколько дней конь проходилуродом, вызывая насмешки всех встречных, но зато голову больше не запрокидывал.Потом Саенко отмыл его, отчистил, а с вредной привычкой «звездочетства» былоуже покончено. В остальном конь был удивительно хорош.

Саенко, убедившись, что Борис вполне освоился с новымжеребцом, наконец позволил ему надеть шпоры. Шпоры подарил ему Петр Алымов,сказал, что покупал их в свое время еще в Петербурге, в магазине Савельева, тамтолько и можно было достать приличные шпоры. Здесь Саенко тоже не обошелся безпоучений.

– Шпоры, ваше благородие, надо низко на ноге носить,ровненько, не задирая их кверху. Если кто шпоры носит для фасону, задранными,как у петуха, сразу ясно, что всадник никудышный. Такими шпорами лошадь непошлешь. Очень большие шпоры – плохо, надо поменьше и не звездочкой, аколесиком, чтобы лошадь не поранить. Серебряные шпоры не нужны, это форс один,они даже и не звенят. Хорошие шпоры – эти вот, что у тебя, из стали, они и дляпосыла лучше, и звенят-то хорошо, заслушаешься. Сильно лошадь никогда непришпоривай, она и так все хорошо чувствует. Вон ты первый-то раз его потрогал,так у него аж вся кожа передернулась. Даже перышком пощекочешь – лошадьпочувствует. А есть такие орлы, что норовят шпорами лошадь со всей силы бить.Куда же это годится? Ты ее легонечко тронешь, а она уже все поймет и пойдет вкарьер, коли надо.

Уроки верховой езды подошли к концу. Горецкий пришелпосмотреть, как проходят занятия, и остался, по-видимому, доволен. Онэкипировал Бориса – достал для него хорошую тяжелую казацкую шашку,кавалерийский короткий карабин и новый пистолет – «браунинг». Передавая емупистолет, Горецкий выразительно взглянул на Бориса и сказал:

– Ну, голубчик, надеюсь, теперь вы будетеосмотрительнее с оружием… и не станете играть на него в карты.

Борис смущенно потупился: он не мог избавиться от чувствавины после самоубийства Бережного, то, что есаул застрелился из его пистолета,мучило его, как заноза в сердце.

* * *

Коновод Никифор Пряхин возвращался из госпиталя в своючасть. Идти было не так чтобы далеко, но все же порядочно, потому что жили коноводыпри конюшнях, а они находились на окраине города. Выписали его с обеда, ондолго и растроганно прощался с товарищами по госпиталю и с добрыми сестрицами,после чего с несколькими такими же выписанными заглянул по дороге в трактир.Деньги у Никифора были, потому что штабс-капитан Коновалов, дай ему Богздоровья, навещал его в госпитале и денег оставил не скупясь. Так что Никифоррассудил, что ничего не будет плохого, если он появится в конюшнях попозже, и судовольствием посидел в трактире. Выпили по чарочке, потом еще по одной, адальше подходили к их столу какие-то люди, все свои, солдатики, и немногоопомнился Никифор только на крыльце трактира, куда вывел его половой, потомучто у Никифора кончились деньги.

Попутчиков к окраине города не нашлось, и Никифор побрел,спотыкаясь и мечтая добраться наконец до постели или, на худой конец, упасть вконюшне на солому, а назавтра уже появиться перед офицером.

Смеркалось, деревья у дороги отбрасывали длинные синие тени.Солнце село где-то далеко в степи, птицы замолкли, и даже ветерок утих. Домикибыли расположены все просторнее и просторнее, наконец вообще пошел пустырь.

– Никифор! – окликнули вдруг его из высокой травы,что росла чуть в стороне от дороги.

Пьяненький коновод продолжал идти не останавливаясь.

– Никифор, Пряхин! – Голос усилился.

– Свят, свят! – забормотал Никифор и остановился,боязливо озираясь. – Господи, спаси, уже мерещится.

– Да не валяй ты дурака! – Голос прервалсястоном. – Подойди, видишь, человеку плохо…