Мария Стюарт - Стефан Цвейг

Две столь различные линии жизни, естественно, стремятся разойтись в разныестороны. Если порой они скрещиваются и пересекаются, то переплестись не могут.Глубоко, в каждой извилине, в каждом оттенке характера неминуемо сказываетсяизначальное различие, заключающееся в том, что одна родилась в короне, как иныедети рождаются с густыми волосами, тогда как другая с трудом добилась,хитростью достигла своего положения; одна с первой же минуты – законнаякоролева, вторая – королева под вопросом. У каждой из этих женщин в силуособенностей ее судьбы развились свои, только ей присущие качества. У МарииСтюарт незаслуженная легкость, с какою – увы, слишком рано! – ей вседоставалось, порождает необычайную беспечность, самоуверенность и, как высшийдар, ту дерзновенную отвагу, которая и возвеличила ее и погубила. Всякая властьот бога и лишь богу ответ дает. Ее дело – повелевать, а других – повиноваться,и если бы даже весь мир усомнился в ее царственном призвании, она чувствует егов себе, в жарком кипении своей крови. Легко и не рассуждая одушевляется она;бездумно, сгоряча, словно хватаясь за рукоять шпаги, принимает решения;отчаянная наездница, одним рывком повода, с маху берущая любой барьер, любуюизгородь, она и в политике надеется единственно на крыльях мужества перемахнутьчерез любое препятствие, любую преграду. Если для Елизаветы искусство правления– это партия в шахматы, головоломная задача, то для Марии Стюарт это одна изсамых острых услад, повышенная радость бытия, рыцарское ристание. У нее, какоднажды сказал папа, «сердце мужа в теле женщины», и именно эта бездумнаясмелость, этот державный эгоизм, которые так привлекают к ней стихотворцев,сочинителей баллад и трагедий, послужили причиной ее безвременной гибели.

Ибо Елизавета, натура насквозь реалистическая с близким к гениальностичувством действительности, добивается победы исключительно тем, что используетпромахи и безумства своей по-рыцарски отважной противницы. Зоркими,проницательными, птичьими глазами она – взгляните на ее портрет – недоверчивовзирает на мир, опасности которого так рано узнала. Уже ребенком постигла она,как произвольно, то взад, то вперед, катится шар Фортуны[33]: всего лишь шаг отделяет престол от эшафота, и опять-такитолько шаг отделяет Тауэр, это преддверие смерти, от Вестминстера. Всегдапоэтому будет она воспринимать власть как нечто текучее, повсюду будет ейчудиться угроза; осторожно и боязливо, словно они из стекла и ежеминутно могутвыскользнуть из рук, держит Елизавета корону и скипетр; вся ее жизнь, всущности, сплошные тревоги и колебания. Портреты убедительно дополняютизвестные нам описания ее характера: ни на одном не глядит она ясно, независимои гордо, истинной повелительницей: на каждом в ее нервных чертах сквозитнастороженность и робость, словно она к чему-то прислушивается, словно ждетчего-то, и никогда улыбка уверенности не оживляет ее губ. Бледная, она держитсяочень прямо, неуверенно и вместе с тем тщеславно вознося голову над помпезнойроскошью осыпанной каменьями робы и словно коченея под ее грузным великолепием.Чувствуется: стоит ей остаться одной, сбросить парадную одежду с костлявыхплеч, стереть румяна с узких щек – и все ее величие спадет, останется бедная,растерянная, рано постаревшая женщина, одинокая душа, не способная справиться ссобственными трудностями – где уж ей править миром! Такая робость в королеве,конечно, далека от героики, а ее вечная медлительность, неуверенность инерешительность не способствуют впечатлению королевского могущества; но величиеЕлизаветы как правительницы лежит в иной, неромантической области. Не в смелыхпланах и решениях проявлялась ее сила, а в упорной, неустанной заботе обумножении и сохранении, о сбережении и стяжании, иначе говоря, в чистобюргерских, чисто хозяйственных добродетелях: как раз ее недостатки –боязливость, осторожность – оказались особенно плодотворны на нивегосударственной деятельности. Если Мария Стюарт живет для себя, то Елизаветаживет для своей страны, реалистка с сильно развитым чувством ответственности,она видит во власти призвание, тогда как Мария Стюарт воспринимает свой сан какни к чему не обязывающее звание. У каждой свои отличительные достоинства и своинедостатки. И если безрассудно-геройская отвага Марии Стюарт становится еероком, то медлительность и неуверенность Елизаветы в конечном счете идут ей напользу. В политике неторопливое упорство всегда берет верх над неукротимойсилой, тщательно разработанный план торжествует над импульсивным порывом,реализм – над романтикой.

Но в этом споре различие сестер идет гораздо глубже. Не только как королевы,но и как женщины Елизавета и Мария Стюарт – полярные противоположности, какбудто природе заблагорассудилось воплотить в двух великих образахвсемирно-историческую антитезу, проведя ее во всем с контрапунктическойпоследовательностью.

Как женщина Мария Стюарт – женщина до конца, женщина в полном смысле слова;наиболее ответственные ее решения всегда диктовались импульсами, исходившими изглубочайших родников ее женского естества. И не то чтобы она была ненасытнострастной натурой, послушной велениям инстинкта, напротив, что особенно еехарактеризует, – это чрезвычайно затянувшаяся женская сдержанность. Проходятгоды, прежде чем ее чувства дают о себе знать. Долго видим мы в ней (и таковаона на портретах) милую, приветливую, кроткую, ко всему безучастную женщину счуть томным взглядом, с почти детской улыбкой на устах, нерешительное,пассивное создание, женщину-ребенка. Как и всякая истинно женственная натура,она легко возбудима и подвержена вспышкам волнения, краснеет и бледнеет полюбому поводу, глаза ее то и дело увлажняются. Но это мгновенное, поверхностноеволнение крови долгие годы не тревожит глубин ее существа; и как раз потому,что она нормальная, настоящая, подлинная женщина. Мария Стюарт находит себя каксильный характер именно в страстной любви – единственной на всю жизнь. Толькотогда чувствуется, как сильна в ней женщина, как она подвластна инстинктам истрастям, как скована цепями пола. Ибо в великий миг экстаза исчезает, словносорванная налетевшей бурей, ее наружная культурная оснастка; в этой до сих порспокойной и сдержанной натуре рушатся плотины воспитания, морали, достоинства,и, поставленная перед выбором между честью и страстью, Мария Стюарт, какистинная женщина, избирает не королевское, а женское свое призвание.Царственная мантия ниспадает к ее ногам. И в своей наготе, пылая, она чувствуетсебя сестрой бесчисленных женщин, что томятся желанием давать и брать любовь; ибольше всего возвышает ее в наших глазах то, что ради немногих сполна пережитыхмгновений она с презрением отшвырнула от себя власть, достоинство и сан.

Елизавета, напротив, никогда не была способна так беззаветно отдаватьсялюбви – и это по особой, интимной причине. Как выражается Мария Стюарт в своемзнаменитом обличительном письме, она физически «не такая, как все женщины».Елизавете было отказано не только в материнстве; очевидно, и тот естественныйакт любви, в котором женщина отдается на волю мужчины, был ей недоступен. Нетак уж добровольно, как ей хочется представить, осталась она вековечной virginQueen, королевой-девственницей, и хотя некоторые сообщения современников (вродеприписываемого Бену Джонсону) относительно физического уродства Елизаветы ивызывают сомнения, все же известно, что какое-то физиологическое или душевноеторможение нарушало ее интимную женскую жизнь. Подобная ненормальность должнавесьма серьезно сказаться на всем существе женщины; и в самом деле, в этойтайне заключены, как в зерне, и другие тайны ее души. Все нервическинеустойчивое, переливчатое, изменчивое в ее натуре, эта мигающая истерическаясветотень, какая-то неуравновешенность и безотчетность в поступках, внезапноепереключение с холода на жар, с «да» на «нет», все комедиантское, утонченное,затаенно-хитрое, а также в немалой степени свойственное ей кокетство, не разподводившее ее королевское достоинство, порождалось внутренней неуверенностью.Просто и естественно чувствовать, мыслить и действовать было недоступно этойженщине с глубокой трещиной в душе; никто не мог ни в чем на нее рассчитывать,и меньше всего она сама. Но, будучи даже калекой в самой интимной области,игрушкой собственных издерганных нервов, будучи опасной интриганкой, Елизаветавсе же никогда не была жестокой, бесчеловечной, холодной и черствой. Ничто неможет быть лживее, поверхностнее и банальнее, чем получившее широкое хождениепонятие о ней (воспринятое Шиллером в его трагедии), будто бы коварная кошкаЕлизавета играла кроткой, безоружной Марией Стюарт как беспомощной мышкой. Ктоглядит глубже, тот в этой одинокой женщине, зябнущей под броней своегомогущества и только изводящей себя своими псевдолюбовниками, ибо ни одному изних она не способна отдаться, видит скрытую лукавую теплоту, а за ее капризнымии грубыми выходками – честное желание быть доброй и великодушной. Ее робкойнатуре претило насилие, и она предпочитала ему пряную дипломатическую игру «помаленькой» и безответственность закулисных махинаций; каждое объявление войныповергало ее в дрожь и трепет, каждый смертный приговор камнем ложился насовесть, всеми силами старалась она сохранить в стране мир. Если она боролась сМарией Стюарт, то лишь потому, что чувствовала (и не без основания) с еестороны угрозу, да и то она охотнее уклонилась бы от открытой борьбы, ибо былапо натуре игроком, шулером, но только не борцом. Обе они – Мария Стюарт посвоей беспечности и Елизавета по робости характера – предпочли бы жить в Мире,пусть бы даже это был худой, ложный мир. Но конфигурация звезд на небе в тотисторический момент не допускала половинчатости, неопределенности. Равнодушнаяк заветным желаниям отдельной личности, сильнейшая воля истории частовтравливает людей и стоящие за ними силы в свою смертоносную игру.