Семнадцать каменных ангелов - Стюарт Арчер Коэн

В этот день он демонстрировал самый высокий класс владения этим искусством. Даже когда гринго перегнула палку, напирая на справедливое возмущение ее правительства, Дуарте остался верен себе.

– Говоря от имени Соединенных Штатов, – сказала доктор Фаулер, – я должна заявить, что мы разочарованы тем, как мало было сделано для расследования этого дела.

Менее выдержанный человек мог бы на его месте хотя бы улыбнуться, а Дуарте сумел использовать ее слова против нее:

– И я тоже крайне разочарован! – Указывая пальцем на высокую груду ждущих своего часа дел, часть из которых приносили ему щедрое вознаграждение за проволочки, он произнес: – Вы только взгляните, сколько на меня навалено дел! И все эти люди ждут разбирательства. Одни из них совершили преступление, а другие наверняка ни в чем не виноваты. Так что сами посудите: с одной стороны, у меня на руках неопознанное тело с мелками кокаина и никаких подозреваемых, а с другой – какой-нибудь бедолага, возможно, ни за что ни про что год сидит в calaboso и ждет суда. Каким делом я должен заняться в первую голову?

Он тут же привел ей список трудностей, с которыми они сразу столкнулись: никаких существенных улик, никаких свидетелей или соучастников, которые могли бы послужить источником информации.

В ее глазах вспыхнул пытливый огонек:

– Почему не допросили его старых знакомых в «АмиБанке»? Этот Пабло, он мог бы знать что-нибудь! Почему никто не связался с его женой, чтобы выяснить, не располагает ли она какими-либо важными сведениями? Это же, вероятно, самые главные пункты расследования! Почему этого не было сделано?

Дуарте внимательно выслушал Афину, пропустив мимо ушей прозвучавшую в ее тираде угрозу:

– Чего нам в нашей стране не хватает, так это еще десяти тысяч человек вроде вас, доктор. И конечно же, хорошо бы получить остро необходимые ресурсы. Я охрип, выпрашивая их. – Он предложил перемирие. – Но теперь мы имеем в своем полном распоряжении комиссара Фортунато с его огромным опытом и безупречной репутацией. Помните, что комиссар руководит работой четырех десятков людей и отрывает время от собственных расследований и административных обязанностей, чтобы помогать вам. – Он пожал плечами. – А тем временем чье-то дело откладывается, и когда-то теперь его будут расследовать.

Доктор, очевидно, расстроилась, но ничего больше не сказала. Они сухо распрощались, и Фортунато отвез ее на место преступления, теперь по-летнему покрытое дикими травами с торчащими между ними высохшими на ветру стеблями. Свирепый чертополох и разросшиеся травы доходили до пояса, это была старая Пампа, пытающаяся вернуть себе земли предков. Они вышли из машины и осмотрели пустырь. При ярком дневном свете пришедшие в упадок фабрики уже не казались так удручающе заброшенными. Доктор стояла, упершись руками в бока, и снова разглядывала место, на котором прикончили Уотербери, словно пытаясь наложить темные отпечатки фотографий мертвого тела на купающуюся в солнечных лучах землю. Она вышла на тротуар и осмотрелась на полупустынной улице:

– Мигель, я просто не знаю.

Он чувствовал, что она огорчена, и на миг подумал, что она собирается в открытую возмутиться тем, каким образом проводилось следствие. Она начала говорить что-то о Дуарте, но потом остановилась на полуслове и замолчала. Получается нехорошо. Она явно исполнена неприятной решимости докопаться до истины, и если станет еще более воинственной, то, не дай бог, начнет сетовать во весь голос, а тогда вмешаются ФБР и федералы.

– Я живу неподалеку, всего несколько миль отсюда, – наконец произнес комиссар. – Давайте заедем ко мне? Выпьем мате и подумаем, что делать дальше.

Он оставил машину под окнами кухни, женщина на другой стороне улицы молча помахала ему рукой, и он так же молча ответил. У Марселы всегда были добрые отношения с соседями, но потом, когда полиция при сомнительных обстоятельствах застрелила одного из соседских подростков и Фортунато пришлось оправдывать полицейского на страницах газеты, все испортилось. Он не мог поступить иначе, сказал он Марселе: комиссар должен поддерживать своих подчиненных. И, кроме того, парнишка что-то замышлял. Когда Марсела умерла, никто не пришел к нему с соболезнованиями.

Он отпер дверь, и они вошли в прохладный полумрак дома. Он поставил на плиту чайник с водой.

– Это ваша жена? – раздался из столовой голос молодой женщины.

– Марсела, – ответил он.

– Она была красивой женщиной. По лицу видно, что у нее было хорошее чувство юмора.

– Еще какое! – произнес Фортунато, вспомнив, как заразительно она смеялась. – Она за шуткой в карман не лезла. А какой замечательный характер. Если бы вы знали ее, то сказали бы: «И что только эта женщина делает с таким мертвецом?» В моей профессиональной жизни она была чем-то вроде противоядия: подумайте сами, с утра и до вечера возиться с нарушителями и преступлениями, знаете, бывает страшно тяжело. Хотите послушать музыку?

Он подошел к своей полке и выбрал один из черных виниловых дисков, которые они с Марселой собирали годами. Астор Пьяццола с его так называемым «новым танго». Ему нравилось дразнить Марселу, называя его «плохим танго», но в журналах писали, что оно пользуется известной популярностью за рубежом, и поэтому он выбрал его.

– Астор Пьяццола! – воскликнула Афина после первых же нескольких тактов.

– Моя жена очень любила этот диск, – сказал он. – Мне больше нравится его ранний стиль, когда он играл с Анибалом Тройло. – Он протер листья растения теплой водой и добавил ломтик лимона.

– Ваша жена работала? – проговорила доктор Фаулер, рассматривая фотографии. Казалось, она скользит взглядом по вещам в этом доме как бы от нечего делать, но явно со скрытым интересом.

– Она была учительницей. Учила в начальной школе. Ученики любили ее. Даже в прошлом году мы не могли пройти по улице, чтобы к нам не подошел ее ученик, уже взрослый человек, и не сказал нам, волнуясь как ребенок: «Сеньора Хименес! Я учился у вас в четвертом классе!» А она говорила как маленькому: «A, chico!» И если бы вы видели, как они радовались. Она была… – Он хотел закончить какой-нибудь превосходной степенью, но почувствовал, что нет сил сделать это, и так и не закончил фразу. – Такова жизнь, юная вы моя, – выдавил он наконец.

Он залил мате первой порцией воды и затем отсосал ее через соломинку и выплюнул в раковину.

– Сначала оно очень крепкое, – пояснил он, потом посыпал сверху сахарным песком и передал ей пенящуюся калебасу. – Выпейте все и верните, – сказал он. Она нерешительно приложилась к серебристой соломинке и начала посасывать, похожая на маленькую девочку с газированной водой. – У мате есть свой язык, – пояснил он. – Раньше, когда гаучо приходил в гости к молодой женщине, она готовила ему мате. Если она брала старые листья и если мате было горьким и холодным, то ему лучше было ехать дальше. Но если она заваривала ему свежее мате, чтобы оно было сладкое и пенилось, значит, – он чуть улыбнулся, – у него есть надежда.