Хороший, плохой, неживой - Ким Харрисон

– Не возражаете, если я послушаю сообщения? Сара-Джейнгорько засмеялась:

– Давайте. Они все от меня.

Я сняла очки, громко щелкнув оправой. Гленн нажал кнопку, ия вздрогнула от записанного голоса Сары-Джейн, раздавшегося в пустой квартире:

– Эй, Дэн, я целый час ждала. В Кэрью-Тауэр, да? –Пауза, далекий голос. – Ладно, перезвони. И шоколадок принеси визвинение. – Голос стал игрив. – Тебе серьезно придется полебезить,деревенщина ты этакая.

Второе было еще более неловко слушать.

– Дэн, привет. Если ты дома, сними трубку. – Сновапауза. – Слушай, я пошутила насчет шоколадок. Завтра увидимся. Я тебялюблю. Пока.

Сара-Джейн стояла посреди гостиной с застывшим лицом.

– Когда я пришла, его не было, и с тех пор я его невидела.

– Итак, – произнес Гленн, когда автоответчикщелкнул и отключился, – мы пока не нашли его машину, и его зубная щетка сбритвой здесь. Где бы он ни был, ночевать там он не собирался. Похоже, что-тослучилось.

Она прикусила губу и отвернулась. Пораженная полнымотсутствием такта у Гленна, я глянула на него убийственным взглядом.

– Это чуток по-свински. Тебе не кажется? –прошептала я. Гленн посмотрел на согнутые плечи Сары-Джейн:

– Прошу прощения, мэм.

Она повернулась с жалкой улыбкой:

– Может быть, мне следует Саркофага забрать ксебе… – Нет, – быстро и уверенно ответила я. – Пока нет.

Я сочувственно тронула ее за плечо, и запах сирени от еедухов вызвал у меня воспоминание о меловом вкусе отравленной моркови. Япосмотрела на Гленна, понимая, что он не выйдет и не даст мне с ней поговоритьнаедине.

– Сара-Джейн, – начала я неуверенно, – ядолжна вас об этом спросить, и заранее прошу прощения. Не знаете ли вы: неугрожал Дэну кто-нибудь?

– Нет. – Ее рука поднялась к воротнику, лицозастыло. – Никто.

– А вам? – спросила я. – Вам никто неугрожал? Чем бы то ни было, каким бы то ни было способом?

– Нет. Нет, конечно, – ответила она быстро,опустив глаза.

Лицо ее побелело еще больше. Я тут без амулета могласказать, что она врет, и воцарилось неловкое молчание на ту секунду, что я ейдала передумать и рассказать мне. Но она ничего не сказала.

– Мы… мы закончили? – спросила она неуверенно, и якивнула, поправив на плече сумку. Сара-Джейн быстрыми ходульными шагами пошла кдвери. Мы с Гленном вышли за ней на бетонную площадку лестницы. Для насекомыхбыло слишком холодно, но у фонаря на крыльце болталась разорванная паутина.

– Спасибо, что дали нам посмотреть на его дом, –сказала я, пока она проверяла дверь дрожащими пальцами. – С егоодногруппниками я поговорю завтра. Может быть, кто-нибудь из них что-нибудьзнает. Что бы ни случилось, я вам помогу, – добавила я, пытаясь говоритьмногозначительно.

– Да, спасибо. – Она смотрела куда угодно, тольконе мне в глаза, и снова вернулась к профессиональному офисному тону. –Большое спасибо вам, что пришли. Мне жаль, что я ничем не смогла быть полезной.

– До свидания, мэм, – попрощался Гленн.

Каблуки Сары-Джейн быстро простучали по мостовой. Я пошла заГленном к его машине, оглянулась – Саркофаг сидел в окошке второго этажа, глядяна нас.

Машина Сары-Джейн весело чирикнула и открылась, владелицаположила в нее сумочку, села и уехала. Я стояла возле отрытой дверцы ипровожала глазами ее хвостовые огни, пока они не свернули за угол. Гленнсмотрел на меня, стоя у места водителя, положив руки на крышу машины. Кариеглаза в свете уличных фонарей смотрели непроницаемо. – Каламак долженочень хорошо платить своим секретаршам, если они могут позволить себе такиемашины, – сказал он негромко.

Я напряглась:

– Я точно знаю, что он им хорошо платит, –ответила я резко. Мне не понравился подтекст в его словах. – Она отличнознает свою работу. И у нее хватает денег посылать домой, чтобы ее родные жиликоролями по сравнению с другими работниками на ферме.

Он хмыкнул, открывая дверь. Я села, вздохнула, застегивая ременьи устраиваясь на кожаном сиденье. Вид из окна на темную стоянку нагонял тоску.Сара-Джейн мне не доверяет. Впрочем, с ее точки зрения, с чего бы ей мнедоверять?

– Вы это принимаете близко к сердцу? – спросилГленн, заводя машину.

– Ты думаешь, раз она ворлок, то не заслуживаетпомощи? – язвительно ответила я.

– Остыньте, я же не то имел в виду. – Покосившисьна меня, он тронул машину с места. Перед тем, как включить передачу, он вывелобогреватель на полную, и прядь волос щекотала мне лицо. – Я только хотелсказать, что вы ведете себя так, будто от исхода дела зависит что-то лично длявас.

Я провела рукой по глазам:

– Извини тогда.

– Ничего, – ответил он так, будто понял. –Так что… – он замялся: – В чем все-таки дело?

Он выехал в поток машин, и при свете уличного фонаря яглянула на него, решая, хочу ли я быть с ним откровенной.

– Я знаю Сару-Джейн, – сказала я медленно.

– В смысле, знаете таких, как она, – уточнил он.

– Нет, я знаю ее. Детектив нахмурился:

– Она вас не знает.

– Ага. – Я опустила окно полностью, чтобыизбавиться от запаха моих духов. Не могла я больше его терпеть. Мысли все времявозвращались к глазам Айви, черным и перепуганным. – В этом-то итрудность.

Тормоза медленно заскрипели – Гленн остановился у светофора.Лоб у него был нахмурен, борода и усы бросали на его лицо черные тени.

– Не могли бы вы на человеческом языке объяснить, еслине трудно?

Я невесело улыбнулась:

– Тебе папочка не рассказывал, что мы чуть не взялиТрента Каламака как дилера и производителя генетических наркотиков?

– Рассказывал. Это было до того, как меня перевели вего отдел. Он сказал, что единственным свидетелем был агент ОВ, погибший привзрыве автомобиля.

Светофор переключился, мы поехали. Я кивнула. Эдденрассказал ему суть.

– Давай я тебе расскажу про Трента Каламака, –сказала я, ощущая рукой встречный ветер. – Когда он меня поймал у себя вофисе – я искала способ отдать его под суд, – он не сдал меня в ОВ, апредложил работу. На любых условиях. – Замерзнув, я направила на себяпоток от обогревателя. – Он откупал меня от смертного приговора ОВ, делалнезависимым агентом, давал мне штат людей, все, что угодно – если буду на негоработать. Он предложил мне работать против той системы, против которой явоевала всю мою профессиональную жизнь. Это выглядело как свобода. И мне такэтого хотелось, что я могла даже сказать «да».