Зеркало и свет - Хилари Мантел

– Тогда нам всем конец, – отвечает он.

Двенадцатого марта граф Эссекс, Генри Буршье, падает с лошади, ломает шею и умирает на месте.

– Господи, прости меня, – говорит Чарльз Брэндон, – на королевской свадьбе я пошутил, что ему недолго осталось жить.

– Милорд, – отвечает он, – вот уж вы никак в его смерти не повинны.

Куда отправится старый Эссекс? Прямиком на Суд? Или будет тихонько лежать в могиле до конца света? Будет ли он полмиллиона лет искупать свои грехи в чистилище или уже добрался до места назначения – верхней ступени Лестницы на Небеса либо адского рва, уготованного для графов?

Большая часть придворных такими вопросами не задается. Кроме как по воскресеньям или в тяжкой болезни споры Гардинера и Барнса им безразличны. Их занимает лишь, что будет с титулом Эссекса. У графа не осталось наследника. На титул надеется его зять, но никто не знает, кого выберет король.

На Вербное воскресенье приходит известие о смерти Джона де Вера, пятнадцатого графа Оксфорда. Оно никого не потрясло – Вер болел уже несколько месяцев. Его сын совершеннолетний и станет шестнадцатым графом; предполагают, его же назначат на отцовское место великого камергера, обер-гофмаршала королевского двора.

– Не обязательно, – говорит Ризли. Его отец и дед были герольдмейстерами, и он такие вопросы знает как свои пять пальцев. – Вера назначили на это место в тысяча сто тринадцатом, при первом Генрихе, и с тех пор было очень мало великих камергеров не из этой семьи. Однако должность не наследственная. Король может назначить кого пожелает.

Ему некогда обсуждать будущего великого камергера. Надо принимать нового посланника. Клеве наконец-то отправило к нам постоянного посла. Его зовут доктор Карл Харст, и раньше он представлял герцога Вильгельма в Испании. Документов он не привез, по-английски не говорит, жить ему негде, содержание у него мизерное, одевается и выглядит непрезентабельно.

Он говорит Ризли:

– Жаль, что они не прислали нам кого-нибудь получше; боюсь, двор будет над ним смеяться.

– Над его ожиданиями уж точно, ибо они совершенно ошибочны, – отвечает Ризли.

До Вильгельма должно было уже добраться письмо от сестры. На родном языке Анна сообщила брату, что не желала бы лучшего мужа и благодарит семью за свое счастье.

Джейн Рочфорд сказала ему:

– Она не знает, как быть. Делает вид, будто все хорошо, но, как галка, ждущая, когда созреют смоквы, питается надеждой. – Рочфорд смеется. – Пост кончился, и ни один человек, сколь угодно благочестивый, не может отказываться от жены. Мы ее спрашиваем: «Мадам, что он делает? После того, как гаснет свеча?» Она отвечает, он целует меня и говорит: «Спокойной ночи, милая». А утром встает и говорит: «До свиданья, дорогая». Мы сказали ей, мадам, если ничего больше не происходит, то нескоро мы дождемся герцога Йоркского.

– Потише, Джейн, – говорит он.

– Все это обсуждают. Сколько вы надеетесь скрывать от немцев правду?

Позади шаги: одна из фрейлин.

– Вы как будто бы повсюду, мистрис Говард.

Кэтрин поднимает на него глаза:

– Да.

Он оценивает ее:

– Новое платье?

– Подарок дяди Норфолка.

– Вы пришли что-нибудь сообщить или только поразить мой взор?

Она склоняет голову:

– Королева и леди Мария желают прогуляться с вами по галерее. Милорд.

По окнам стучит дождь; свинцовые люди на кровле изливают воду из глоток.

Дамы из личных покоев Анны уже рассказали ему, что ее встреча с леди Марией прошла неудачно. Вопреки всем свидетельствам Мария считает Анну лютеранкой, а той ее люди сказали, что Мария шпионит для императора.

В галерее он гуляет, держа дам под руку; Анна по-весеннему в желтом, Мария в своем любимом темно-алом.

– Снова дождь, – говорит Анна, показывая свои успехи в английском.

– Боюсь, что да, – отвечает он.

Генрих сказал ему, поговорите с ней, Кромвель, вы же можете с ней поговорить? Он ответил, я не смею, а Генрих сказал, почему, если я вам разрешил? Он подумал, потому что не знаю, чего вы желаете от этого разговора. Вам нужна женщина, которую вы сумеете полюбить, или женщина, которую вы сможете отвергнуть?

Мария говорит:

– Я слышала, вашего друга Барнса скоро арестуют. И других ваших друзей-проповедников.

Она умолкает, давая ему возможность сказать: Барнс мне не друг. Однако он молчит. Анна идет рядом в счастливом неведении, ее пальцы лежат на его рукаве. Чувство такое, будто лютеранские часы по-прежнему у него на ладони, тиканье механизма сбивает ему пульс. Их корпус изготовил ювелир, шестерни – оружейник.

– На что Барнс рассчитывает? – говорит Мария. – Сперва он утверждает, что покаялся. Затем повторяет свои ошибки. Вы его слушали?

– Да, мадам. Слушал его проповеди день за днем.

– Пришлите мне их записи, – говорит она. Как будто он ее писарь.

Он кланяется. Мария продолжает:

– Я слышала, в Кале дела совсем плохи.

– Лорда Лайла ждут на празднестве ордена Подвязки. Несомненно, с него потребуют отчет.

– Странные времена, милорд. Умерли два великих лорда.

Галерея увешана новыми шпалерами, сценами из жизни апостола Павла. Королева, дочь короля и сын пивовара прошли, ослепленные светом, по дороге в Дамаск, переплыли Средиземное море. Теперь они останавливаются перед эфесскими чародеями, жгущими свои книги. Ему хочется протянуть руки в сплетение нитей и спасти книги из огня.

В доме у Гардинера подают каплунов с инжиром, ломбардские кростаты и рубленую куриную печень с крутыми яйцами, сабайон и говяжий холодец. Он, Кромвель, здесь по велению короля и смотрит на свой обед, потому что не хочет смотреть на епископа Винчестерского. И на Томаса Говарда тоже. Он даже не был уверен, что придет сюда, пока его барка не пристала к берегу.

Входя, он говорит:

– Почему вы здесь, милорд герцог? Мне казалось, у вас дома чума. Вам не следует быть подле короля.

– А я и не подле короля, – отвечает Норфолк. – Я подле вас.

Гардинер, как добрый хозяин, источает миролюбие:

– Насколько я понял, умер слуга, но милорд был от него в четырнадцати милях.

– Он не умер, и это была не чума, – говорит Норфолк. – Больше никто в доме не заболел. Уверяю вас, я совершенно здоров. В это время года я ем пудинг с соком пижмы, чтобы очистить кровь.

– Вы всегда очень к себе внимательны, – говорит он. – И вы, милорд епископ.

Они садятся. Слуги наливают вино.

Он поворачивается к Норфолку:

– Помню, когда Стивен был секретарем милорда кардинала, мы оба отправились в Ипсвич, где должен был открыться колледж милорда. Я сам вешал шпалеры, потому что работники ползали как мухи, и таскал столы и скамьи, а вот этот мой добрый товарищ стоял рядом, отдавал мне указания и заботливо уговаривал меня не надорвать спину.