Зеркало и свет - Хилари Мантел

После первого заседания парламента к нему приходит государственный секретарь Рейф:

– Ричард Рич недоволен. Считает, что его тоже должны были повысить.

Куда же еще? Чего может желать канцлер палаты приращений? У Рича поместье в Эссексе и один из самых больших лондонских приоратов, Святого Варфоломея. Однако Рейф говорит:

– Он затаил обиду, сэр. Потому что вы любите его меньше, чем Томаса Уайетта.

– Уайетт скоро вернется, – говорит он.

Да как Рич вообще может себя с ним сравнивать?

– Это лишь показывает… – Он не договаривает фразу. Это показывает, какие причудливые чувства люди таят в сердце и отнюдь не выказывают на лице.

Рейф говорит:

– Помните вашего соседа Стоу? Когда он подал жалобу, что вы якобы прирезали к своей земле часть его сада?

– Я не прирезал себе его земли. У Стоу ограда стояла неправильно.

– Мы в Остин-фрайарз все это знаем. Вы сказали, мне известно, где мои границы. Однако Стоу ходил по городу и поливал вас бранью. Его родные сетуют, и все им верят.

Он понимает, о чем говорит Рейф. Он ничего не украл у семьи графа Оксфорда. Однако де Веры так долго занимали камергерскую должность, что вообразили, будто она их на веки вечные.

Гардинер при встрече с ним говорит:

– Мои поздравления, Кромвель.

– Эссекс, – поправляет он. – Я теперь Томас Эссекс.

– Вы обескуражили французов, – говорит Гардинер. – Они были убеждены, что клевское фиаско вас добьет. А если не оно, то еретики в Кале, указавшие на вас как на собрата. Знаете, был такой прорицатель Калхас, который пережил предреченный ему час и умер от смеха.

– Но был еще и поэт Петрарка. Однажды он пролежал как мертвый почти целый день. Близкие молились за упокой его души, а когда собрались его хоронить, он сел – и прожил после того тридцать лет. Тридцать лет, Стивен.

Съезжается двор – самый большой за последние годы. Он видит, как Джейн Рочфорд беседует с Норфолком. Оба оживлены – герцог определенно выказывает ей почтение, чего за ним раньше не водилось.

Позже он подстерегает ее и спрашивает игриво:

– Что вам рассказывал дядюшка Норфолк?

– То, что мне пристало знать.

Она раздраженно, заносчиво отворачивается от него. Он думает: я ее упустил. Когда это случилось?

К нему приходит невестка:

– У меня новости о рукоделии. Знаю, вашей милости будет любопытно узнать.

Он склоняет голову набок: слушаю, мол.

– Мне поручили работу. С этим вполне справилась бы служанка, но вещицу отдали мне. Вещицу Джейн. Джейн, моей сестры, королевы. Это была ее поясная книжица, ее молитвенник. Сказали, спори отсюда инициалы. Я сказала, не буду. Я мистрис Кромвель, а не горничная.

– Леди Кромвель, – напоминает он.

– Мне надо было сказать так, да? Я забыла. У меня титул совсем недавно.

Она готова разрыдаться от злости. Ему хочется обнять ее, но лучше не надо. Бесс надо не шить и распарывать, а заправлять в походном лагере, руководить осадой.

– А дальше я вижу Кэтрин Говард с этой книжицей на поясе. И это не первый ее подарок из вещей дамы, которой она в подметки не годится. Король хочет затащить Кэтрин в постель и проверить, получится ли у него. А родственники говорят ей, не уступай, даже не смотри в его сторону. – Лицо у нее каменное. – Мы, Сеймуры, сами это проделали и не вправе жаловаться – а все равно жалуемся. Говарды считают, он на ней женится. И кто скажет, что этого не случится?

На него наваливается усталость.

– Что говорит Анна? Она наверняка знает. – Он видел, как она держится: хмуро, безучастно. – Она не должна давать королю поводов для недовольства. Если бы я мог ей посоветовать…

– Но вы не можете. Вы с ней не видитесь.

Если бы он мог давать ей советы, то посоветовал бы проявлять терпение. Все восхищались вдовствующей принцессой Екатериной, когда та с улыбкой высиживала многочасовые придворные церемонии подле короля, которого считала своим мужем. Никто не видел слезинки на ее щеке, не видел, чтобы она хмурилась.

– Да, – говорит Бесс, – Екатерина являла собой образец женского поведения. Она умерла, всеми оставленная и забытая, разве нет?

Первого мая Ричард Кромвель должен биться на турнире в Гринвиче. Бои, спектакли и увеселения продлятся пять дней. Ричард в команде зачинщиков, которая зовется Джентльмены Англии, вместе с отважным красавцем Томасом Сеймуром; в числе их противников юный граф Суррей – он впервые выступит на турнире.

Грегори, безусловно, будет участвовать на следующий год – его уже и сейчас приглашают противником для учебных боев. У него нет того веса, что у Ричарда, но есть изящество и бесстрашие, лучшие доспехи, лучшие кони.

– Том Калпепер, – объясняет Грегори. – Мы смотрим, что он будет делать. Он королевский фаворит, на него ставят деньги. Ричарду выпал жребий биться с ним в пешем бою. В конном бою он против него не выступает.

Пеший бой – самое жестокое из всех турнирных игрищ. Тут ты лицом к лицу с противником. Спрятаться некуда.

– Калпепер далеко пойдет, – говорит он. – Пригожий юноша.

– Подождите, я ему красоту попорчу, – говорит Ричард.

И Суффолк, и Норфолк являются к началу состязаний и приветствуют друг друга с всегдашней нелюбезной учтивостью. Суффолк говорит, что ради такого события восстал бы из мертвых, поскольку первенствовал на турнирах: я и король, говорит герцог, всегда Гарри и я. О боги, да, мы в свои дни были удальцы хоть куда.

Если сидеть рядом с королем, под балдахином с гербами Англии и Франции, то чувствуешь, что все его тело напряжено, мышцы сжимаются, будто он сам в седле. Генрих видит, отмечает, оценивает каждое движение, а когда поединок заканчивается, оседает в кресле и выдыхает. Победитель и побежденный снимают шлемы, показывая лица толпе, взмыленные лошади идут боком и выкидывают коленца.

Юный Суррей выехал семь раз; особо не отличился, однако из седла себя выбить не дал. Норфолк, надо думать, предпочитает настоящие бои. Говардовская свита подбадривает Суррея громкими криками, но герцогу довольно того, что сын не посрамил фамильную честь, а тонкости боя его не занимают. Норфолк не из тех, кто тоскует по рыцарским временам; дай ему волю, он бы выкатил пушку и смел противника с лица земли.

Между поединками играют музыканты. Поют «Радуйся, Англия», на открытом воздухе их голоса звучат слабо и нестройно. Потом играют «Медвежий танец» и «Монтарский бранль», так что дамы вскакивают и начинают отбивать ритм, а все, кто не в латах, хлопают в ладоши. Королева сидит, чинно сложив руки, но завороженно следит за всем круглыми от изумления глазами; она ждет от короля знака, когда аплодировать, а когда огорчаться.

Он, Эссекс, входит и выходит, потому что то и дело прибывают гонцы. «Вести из Ирландии», – коротко поясняет он королю. Покуда трубят трубы и трепещут шелковые флажки, он продирается через кусты и болота, преследуя О’Конноров и О’Нилов, Каванов и Бринов: разбойников, грабителей и поджигателей, готовых открыть порты кораблям Поля.