Мертвая земля - К. Дж. Сэнсом

– Вы помните, чем занимались восемнадцатого июля?

– Конечно, – кивнул мастер Бишоп. – Мы работали неподалеку от опушки леса, строили новый загон для свиней. День запомнился мне потому, что вечером, за ужином, только и разговоров было что об этом самом Уортоне.

Смит кивнул в знак согласия и указал пальцем на Уоллиса:

– Этот человек был вместе с нами весь день. Хотя никак не скажешь, что он трудился не покладая рук. В нашем приходе нет второго такого лентяя, как Билл Уоллис. Пока мы вкалывали до седьмого пота, он чесал языком. Но у дороги он в тот день не был, это точно. Уж не знаю, может, уши у него такие, что слышат за милю.

По толпе прокатился смех. Показания двух свидетелей неопровержимо доказывали, что Уоллис лжет. Сжав кулаки, он завертелся как уж на сковородке.

– Эти олухи все перепутали! Мы строили загон для свиней не восемнадцатого июля, а накануне.

– Но если это было на день раньше, то почему мастер Бишоп и мастер Смит утверждают, что за ужином велись разговоры об Уортоне? – с трудом сдерживая возмущение, спросил Николас.

– Откуда мне знать, – с вызовом бросил Уоллис. – Этим болванам и не то еще взбредет в голову. У Эда Бишопа ума не больше, чем у гусенка, да и Том Смит недалеко от него ушел!

Зрители снова расхохотались; было понятно, что настроение их изменилось в благоприятную для Николаса сторону. То обстоятельство, что он говорил с простолюдинами уважительно и вежливо, тоже помогло ему завоевать симпатии. Тоби аж побагровел от ярости. Больше всего на свете этот человек боится быть смешным, догадался я.

Николас повернулся и поклонился Кетту:

– У меня более нет свидетелей, капитан. Вверяю себя вашему правосудию.

В этот момент Локвуду окончательно изменила выдержка. Наставив на Николаса палец, он завопил:

– Работая с Овертоном, я много раз слышал, как он презрительно отзывается о простых людях и отвергает идеи всеобщего благоденствия! Он оказался в лагере лишь из-за того, что является помощником адвоката Шардлейка! Овертон – джентльмен до мозга костей, а таким самое место в тюрьме!

Некоторые сочувственно захлопали в ладоши, но в большинстве своем зрители хранили молчание.

Николас сначала побледнел как полотно, а потом покраснел так, что кожа его почти слилась с огненно-рыжими волосами.

– Да, по рождению я джентльмен! – воскликнул он. – Но отец лишил меня наследства, и я ничуть не богаче, чем любой из вас. У меня нет ни земли, ни дома, ни арендаторов. Я всего лишь помощник адвоката и зарабатываю на жизнь своим трудом. Да, это правда, прежде я верил в то, что право управлять и властвовать принадлежит джентльменам. Но жизнь в лагере заставила меня изменить взгляды. Я лично убедился в том, какой порядок здесь царит. Своими глазами видел, как королевская армия, позабыв о достоинстве и чести, улепетывала от вас, словно стадо баранов. Честно признаюсь: теперь я сам не знаю, что и думать. Но так или иначе, я поклялся мастеру Шардлейку, что не буду выступать против вас, и ни разу не нарушил своей клятвы. Вы можете заключить меня в тюрьму лишь за то, что я родился в семье джентльмена и получил приличествующее джентльмену образование. – Николас смолк, перевел дух и наставил палец на Локвуда. – Одно могу сказать: в отличие от этого человека, я не запятнал себя ложью! Я ни к кому не испытываю ненависти и ни с кем не свожу счетов! Тоби Локвуд любит порассуждать о всеобщем благе. Но похоже, он уверен: тот, кто получил власть, имеет право притеснять всех прочих. Разве не против этого вы подняли восстание?

На мгновение толпа затихла. Тишину разбил истошный крик Локвуда:

– Мы подняли восстание, чтобы покончить с такими людьми, как ты!

Роберт Кетт с размаху грохнул кулаком по столу, заставив всех вздрогнуть. Поднявшись, он рявкнул куда громче, чем это получалось у Николаса и Тоби:

– Я доверял тебе, Локвуд! Я считал тебя человеком, готовым сражаться за справедливость! Но сегодня все мы убедились, что ты гнусный обманщик. Ложь и клевета – плохие помощники для тех, кто намерен изменить мир к лучшему. Этот парень прав: ты радеешь отнюдь не о всеобщем благе. Отныне ты мне не соратник!

Тоби, потрясенный, отступил на несколько шагов. А Кетт, обратившись к повстанцам, провозгласил:

– Итак, настало время решить, виновен ли Николас Овертон.

Раздалось несколько возгласов «Виновен!», но их перекрыл мощный хор голосов, кричавших: «Не виновен!» Все мои тревоги о том, что Николас не сумеет завоевать расположение толпы, оказались напрасными. Он одержал победу.

Кетт повернулся к нему:

– Мастер Овертон, вы признаны невиновным. И теперь, по своему выбору, вы можете остаться в лагере или же покинуть его с миром.

Николас бросил взгляд на меня и Барака и произнес:

– Если вы позволите, капитан Кетт, я останусь здесь, со своими друзьями.

Тоби, вновь выступив вперед, указал на Николаса и завизжал как резаный:

– Дело не кончено! Мы еще посмотрим, кто кого!

Мне вспомнились слова Майкла Воувелла о том, что Локвуд повредился в рассудке. Сопровождаемый презрительными взглядами, Тоби резко повернулся и начал протискиваться сквозь толпу, которая расступалась перед ним, как Красное море перед евреями. Николас, слегка пошатываясь от волнения, подошел к нам с Бараком. Кетт сделал мне знак приблизиться.

– Садитесь рядом со мной, мастер Шардлейк, и будьте моим советчиком. Нам предстоит разобрать еще несколько дел – о грабеже и мародерстве, – сказал он, и голос его дрогнул от отвращения.

Напряжение, достигшее во время суда над Николасом максимального накала, после благополучного разрешения дела резко пошло на убыль, по крайней мере для меня. К помосту подвели с полдюжины повстанцев, которых их товарищи обвинили в грабеже. Всеобщее негодование вызвало не то обстоятельство, что они опустошили дома нориджских богатеев, но лишь то, что они утаили награбленное, отказавшись сдать его в общую казну. Все чужое добро, обнаруженное в их жилищах, было представлено суду в качестве вещественного доказательства. А добра этого, надо сказать, оказалось немало – столовое серебро, украшения с драгоценными камнями, вазы, золотые монеты. Все подсудимые, за исключением двоих, были признаны виновными и приговорены к изгнанию из лагеря.

Последним разбиралось дело повстанца, который воровал у своих товарищей. Этот человек средних лет, тощий, одетый в лохмотья, производил жалкое впечатление; лицо, покрытое сетью багровых прожилок, выдавало в нем горького пьяницу. Обвинитель, один из сотников, сообщил, что подсудимый, житель Нориджа, пришел в лагерь десять дней назад. После того как он поселился здесь, у его соседей начали пропадать вещи. В хижине его был произведен обыск, и все украденное обнаружилось в яме, выкопанной в земляном полу. Вещи эти были доставлены в суд в большом кожаном мешке, содержимое которого обвинитель представил на всеобщее обозрение. Добыча лагерного вора оказалась куда более скудной, чем трофеи городских грабителей: потрепанное Евангелие, дешевое ожерелье из каких-то разноцветных камешков, несколько тонких серебряных колец и брошка из сплава золота и меди. Впрочем, не вызывало сомнений, что для своих владельцев все это имущество обладает немалой ценностью.