The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

у Наполеона, испаноязычные американские креолы возлагали большие надежды на некоролевское правительство в неоккупированной части Испании. В основе этого лежал Кортес, собравшийся в Кадисе в сентябре 1810 года, - первое современное национальное собрание Испании, которое с самого начала мыслилось как представляющее весь испаноязычный мир, включая колонии. Кортес, среди членов которого, очевидно, было мало испаноамериканцев, по некоторым вопросам (например, по торговой политике) оказался таким же неуступчивым, как и британский парламент несколькими десятилетиями ранее. Имперская федерация, хотя и вполне мыслимая в теории, не могла быть реализована вне рамок абсолютизма, а кортесы также не смогли отменить рабство или работорговлю и вообще занять позицию по проблемам полиэтничности американского континента. Тем не менее, ранний (и для своего времени основательный) эксперимент Испании с правовым государством приучил креолов как к практике писаной конституции (испанская Конституция 1812 г. стала формальным образцом для распространения в Латинской Америке XIX в.), так и к широкому участию мужчин в политике, не обремененному такими ограничениями, как имущественный ценз.

Эмансипация была гораздо менее линейным процессом, чем в Северной Америке. Регион был больше, логистика сложнее, противостояние города и деревни острее, роялизм сильнее, а креольские разногласия часто были настолько велики, что доходило до гражданской войны. В пространственном отношении различные армии и ополчения вели ряд войн за независимость, лишь слабо связанных друг с другом. Во временном отношении два периода войны сменяли друг друга. Во-первых, весь новый курс по обе стороны Атлантики был сведен на нет в мае 1814 года возвращением неоабсолютиста Фердинанда VII. Только в военном сопротивлении последующей (и первоначально успешной) попытке реконкисты освободительная борьба под руководством таких людей, как Симон Боливар, Хосе де Сан-Мартин и Бернардо О'Хиггинс, достигла своего героического апогея. В 1816 году казалось, что Испания контролирует события, за исключением Аргентины. Во многих частях континента повстанцы были вынуждены перейти к обороне, имперская реакция передавала пленных трибуналам. Но затем королевский режим проявил присущие ему слабости и непоследовательность и растратил последние остатки лояльности и легитимности, которыми он мог обладать. Постепенно наступил второй этап, на котором зловещую роль уже начали играть каудильо - военачальники, чья власть зависела от военной добычи, которую они предоставляли своим вооруженным бандам и гражданским сторонникам, и у которых было мало времени для государственных институтов. В целом революционный процесс в социальном плане был гораздо более многослойным, чем в Северной Америке, где он не включал в себя крестьянские восстания и восстания народных масс в рамках революции элиты - восстания, которые, как в сельской Мексике, часто служили скорее для защиты образа жизни, находящегося под угрозой, чем для противостояния испанскому присутствию как таковому. Последняя серия военных побед в странах к югу от Новой Испании/Мексики была связана также со слабостью Испании, поскольку в армии не было энтузиазма для проведения реконкисты, а без присутствия армии в Европе либералы не смогли бы заставить короля Фердинанда восстановить Конституцию в 1820 году. Новые потрясения в Испании задерживали отправку новых экспедиционных войск. Обращение испанцев к французским методам борьбы с повстанцами, с которыми они столкнулись совсем недавно, еще раз свидетельствует о том, что в революционной Атлантике идет процесс обучения.

Наконец, международный контекст. В отличие от североамериканских повстанцев после 1778 года, латиноамериканские борцы за свободу Америки не имели военной поддержки извне, даже со стороны США. Ни одна другая великая держава не вмешивалась непосредственно в события, как это было в свое время на Гаити. Королевский флот прикрывал Атлантику, но решающие военные столкновения происходили исключительно между креолами и представителями восстановленной испанской монархии. С другой стороны, не следует забывать, что на начальном этапе, в 1810 году, большую роль сыграл страх перед захватом Францией испанских колоний: никто в Латинской Америке не хотел становиться наполеоновским подданным после прекращения существования испанской монархии. На более поздних этапах немаловажное значение имела "частная" поддержка. Британские и ирландские солдаты и добровольцы сражались на различных театрах (в 1817-1822 гг. в Южной Америке их было более 5300), правительства США терпимо относились к действиям американских фрибутеров против испанских кораблей, британские купцы оказывали определенную финансовую поддержку, видя в этом выгодное долгосрочное вложение средств в открытие новых рынков.

Революции независимости в Америке имели - или, по крайней мере, имели - два фундаментальных последствия: подданные стали гражданами, и структура старых иерархических обществ начала рушиться. Однако колониальный плюрализм уступил место различным политическим ландшафтам: в испаноязычной Америке суверенные национальные государства принесли с собой еще большее разнообразие; в Северной Америке федеративное государство имело основную динамику территориальной экспансии на запад и юг за счет Мексики и испанской цивилизации в целом (и кульминацией стала испано-американская война 1898 г.). В обоих полушариях продолжало существовать крупное нереволюционное государство: здесь - империя (с 1889 г. - республика) Бразилия, там - доминион Канада в составе Британской империи. И там, и там политическая революция не сразу привела к стабильности, хотя на северном континенте условия для нее были более благоприятными, поскольку война за независимость не была одновременно и гражданской войной, а также потому, что там не было аналога пардос - многочисленной прослойки свободных цветных людей, за которыми порой охотились и республиканцы, и монархисты. В Северной Америке водораздел с индейцами и неграми был четко обозначен: национальная политика оставалась политикой белых. В Южной Америке, где колониальное государство перевело оттенки цвета кожи в юридический статус, линии конфликта продолжали оставаться более сложными. В Северном полушарии сохранялся более четкий баланс между городом и деревней, в то время как период войн в Южном полушарии привел к «селянизации власти». В последующие десятилетия североамериканский фронтир способствовал определенной демократизации землевладения. В Южной Америке, напротив, землевладельческие олигархии наложили свой отпечаток на политическую систему с большей силой, чем это смогли сделать аграрные силы в США в период расцвета их влияния в южных штатах перед Гражданской войной.

Одним из величайших достижений первых Соединенных Штатов, не повторившихся южнее, было то, что они избежали милитаризации и милитаризма. Вооруженная нация революционного периода так и не превратилась в военную диктатуру, независимые каудильо не приобрели никакого значения. В отличие от Южной Америки и части Европы, Северная Америка не превратилась в страну государственных переворотов. Многие страны испаноязычной Америки не знали внутреннего мира до 1860-х и даже 1870-х годов, когда началась их интеграция в мировую экономику. Если и определять что-то вроде пика политической стабильности в Центральной и Южной Америке, то это должны быть три десятилетия между 1880 годом и началом мексиканской революции в 1910 году.

Что касается США, то их постреволюционная стабилизация действительно