The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

началась с избрания в 1800 г. третьего президента Томаса Джефферсона и к тому времени, когда Латинская Америка начала борьбу за независимость, была уже достаточно успешной. Однако в значительной степени консолидация была обманчивой или временной. В частности, оставались нерешенными два вопроса: как в рамках одной и той же республики могут сосуществовать рабовладельческое общество и совершенно иной капитализм Севера, основанный на свободном наемном труде; как можно интегрировать в республику новые государства, не нарушая хрупкого конституционного равновесия. Начало Гражданской войны в 1861 году не стало полной неожиданностью, и в ретроспективе она представляется гораздо более "неизбежной", чем, например, Первая мировая война. Ряд проблем, оставшихся со времен революции, так и остался нерешенным. Только потому, что отцы-основатели не прояснили вопрос о рабстве, в конце 1850-х годов можно было всерьез требовать возобновления африканской работорговли (запрещенной с 1807 года) или убеждать здравомыслящих политиков вроде Авраама Линкольна в том, что Юг стремится навязать рабство свободным штатам Севера. Таким образом, Гражданская война стала в некотором смысле последним побочным результатом революционной войны. Если не бояться передергивать, то можно представить себе столетний цикл революционных волнений в Северной Америке: от кризиса 1765 года, вызванного Гербовым актом, до поражения Конфедерации в 1865 году.

За революциями независимости латиноамериканских стран вскоре последовали европейские революции 1830-31 годов, обращенные лицом Януса как в прошлое, так и в будущее. Их тоже следует отнести к эпохе революций - и к ее завершению. Спровоцированные волнениями парижских ремесленников в конце июля 1830 г., революционные события развернулись во Франции, южных Нидерландах (которые в результате этих событий превратились в автономное государство Бельгия), Италии, Польше и некоторых государствах Германского союза (особенно в Курхессене, Саксонии и Ганновере). Результаты оказались весьма скромными. Реставраторская тенденция, возобладавшая в Европе после 1815 г., была ослаблена то там, то здесь, но политическое поражение потерпела только во Франции, да и там основные социальные силы, расширившие свои политические возможности для маневра, будь то "нотабли" или "либеральная буржуазия", составляли ядро французской элиты еще до Июльской революции. То, что произошло в 1830 г., было скорее политической, чем социальной революцией. Она действительно была связана с 1789-91 годами, поскольку вызывала к жизни первоначальные революционные идеи конституционности и сильно напоминала риторику и символику Великой революции в ее доякобинской фазе. Но героические образы городской баррикады не могут скрыть того факта, что некоторые формы сельского протеста, лишь слабо связанные с событиями в городах, были, по меньшей мере, еще отчетливо «предсовременными».

 

Трансатлантическая интеграция

Атлантические революции объединял новый базовый опыт, который исключал возможность возврата к дореволюционным условиям: продолжающаяся политизация широких слоев населения. Везде политика переставала быть только элитарной. Часть этого революционного наследия почти всегда сохранялась, даже если период остывания развивался в совершенно разных направлениях. Наиболее успешный переход к представительным институтам произошел в США, хотя и с исключением небелого населения. Там, где попытка демократической реконструкции не удалась, как, например, во Франции в период Директории (1795-99 гг.) и во многих странах Латинской Америки, новые авторитарные системы не могли обойтись без определенной легитимации населения, хотя бы и путем аккламации. "Бонапартизм" не означал возврата к старому режиму. Даже реставрация Бурбонов после 1814 г. многое восприняла от периода после 1789 г., кодифицировав некоторые свои идеи, например, в Конституционной карте, и взяв на вооружение новую аристократию, которую Наполеон создал из своих генералов и приспешников. Нигде за пределами Испании, Италии и немецкого княжества Гессен-Кассель силы реакции не смогли полностью стереть следы революции. Сам Наполеон, великий строитель институтов, ясно видел, что чистая харизма не способна обеспечить устойчивость постреволюционного порядка. Боливар тоже это понимал и, несмотря на несколько диктаторских соблазнов в годы своего триумфа, неустанно боролся за верховенство закона и ограничение личной власти. Однако он не смог предотвратить сползание своей родины Венесуэлы и других подобных ей стран в каудильизм на протяжении десятилетий. В таких условиях массовая политика сводилась к удовлетворению интересов узкой клиентуры.

Атлантические революции возникли на основе комплекса отношений, сложившихся по обе стороны океана со времен Колумба. При этом пересекались пять уровней интеграции:

1. административная интеграция в рамках великих империй - Испании, Англии/Британии и Франции, а также малых - Португалии и Нидерландов

2. демографическая интеграция за счет эмиграции в Новый Свет, а также за счет обратной миграции, особенно колониального персонала

3. торговая интеграция - от торговли пушниной в Северной Америке до анголо-бразильской работорговли в Южной Америке - организованная в соответствии с конкурентными правилами национального меркантилизма, которые было все труднее применять и которые поначалу (примерно до 1730 г.) нарушались повальным пиратством; это породило нечто вроде панатлантической культуры потребления (зародыш современного западного "консюмеризма"), прерывание которой политически мотивированными бойкотами стало оружием в международных отношениях

4. культурная интеграция в самых разных формах - от переноса западноафриканского образа жизни, распространения перформативных практик по всему региону до модифицированного воспроизведения европейских архитектурных стилей

5. нормативная интеграция на основе общих или сходных нормативных основ "атлантической цивилизации", носителями и распространителями которой являются все более многочисленные книги, памфлеты и журналы (уже в 1828 г. английский эссеист и литературный критик Уильям Хэзлитт назвал Французскую революцию поздним эффектом изобретения печатного станка)

Этот пятый пункт имеет особое значение для понимания атлантических революций, хотя его недостаточно для того, чтобы объяснить политические действия как мотивированные только идеями и не связанные с глубинными интересами. С точки зрения истории идей, все атлантические революции были детьми Просвещения. Просвещение имело европейское происхождение, и его влияние по ту сторону океана должно быть описано прежде всего как обширный процесс рецепции и адаптации. Начиная с 1760-х годов некоторые американские голоса, которые были слышны и на сайте через Атлантику, с негодованием реагировали на европейских авторов (таких как французский натуралист Бюффон или, позднее, немецкий философ Гегель), пренебрежительно отзывавшихся о природе и культуре Нового Света; среди них были Бенджамин Франклин, Томас Джефферсон, авторы "Федералистских документов" (1787-88), мексиканский богослов фрау Сервандо Тереза де Миер. И Симон Боливар - крупнейший латиноамериканский политический мыслитель той эпохи, наряду с разносторонним и долгое время жившим в Лондоне ученым Андресом Бельо - неоднократно настаивал на том, что программа Просвещения не должна быть перенесена без изменений на Американский континент. В этом он мог сослаться на Монтескье, для которого законы той или иной страны всегда должны быть адаптированы к ее конкретным условиям.

В рамках атлантического Просвещения в целом сформировались различные ядра и периферии. По сравнению с Францией или Шотландией даже Испания периода антиклерикальных реформ Карлоса III была интеллектуальным побочным явлением. Однако