The Transformation of the World: A Global History of the Nineteenth Century - Jürgen Osterhammel

государства. Сообщения, часто только слухи, вызывали революционные действия как ответ на объективные проблемы в каждой из стран. Это произошло так быстро потому, что вспышка революции ожидалась с осени 1847 года, а репертуар риторики, драматургии и действий , например, баррикады как эмблема городского восстания, присутствовал в политической культуре Западной и Южной Европы с 1789 года и активизировался к 1830 году. Силы устоявшегося порядка также считали, что теперь знают, как "работает" революция, и готовились к ней соответствующим образом. Правда, чувствительность различных революционных центров друг к другу продолжалась недолго: каждый из них локализовался, приобрел свою властную констелляцию и идеологическую окраску и шел своим путем без существенной взаимопомощи. Тем не менее они оставались частями синхронного эпохального контекста, в рамках которого их можно сравнивать друг с другом. В 1848-49 гг. отдельные революции не слились в единую Великую европейскую революцию, но Европа в той степени, которая в последний раз наблюдалась в эпоху наполеоновских войн, стала «коммуникационным пространством", "широкой ареной действия». Отдельные театры и события, хотя зачастую и наделенные лишь местным смыслом, встраивались в европейский контекст и горизонт; политические идеи, мифы и героические образы циркулировали по всему континенту.

Активными участниками событий стали Швейцария (в которой в 1847 г. шла настоящая гражданская война между протестантскими и католическими кантонами), Франция, германские и итальянские государства, вся многонациональная Габсбургская монархия, балканские пограничные территории Османской империи. Нидерланды, Бельгия и Скандинавия были затронуты в той мере, в какой ускорились процессы реформ. В целом это было самое бурное и самое масштабное (численно и географически) политическое движение в Европе XIX в., зачастую мобилизовавшее значительные слои населения. Целесообразно выделить четыре составляющие: крестьянские протесты, движения за гражданские права, действия городских низов и национально-революционные движения, иногда включающие широкий социальный альянс. Крестьяне, незаконно бравшие дрова из леса, не всегда имели много общего с городской знатью, превращавшей праздничные банкеты в политические форумы. Пример с воровством дров выбран не случайно: он показывает, что в 1848 году почти все латентные конфликты приобрели острый характер. Особенно остро стоял вопрос о доступе к лесным ресурсам: «Везде, где были леса, происходили лесные бунты». А лесов в Европе было предостаточно.

Если взглянуть на события с позиции весны 1848 года, когда казалось, что власть в ряде стран лежит на улицах, то может показаться удивительным, что все революции закончились провалом, в том смысле, что ни одна из групп акторов не смогла окончательно реализовать свои цели. Однако не стоит торопиться с выводами, поскольку в действительности "провалы" были разными по степени и форме. При социально дифференцированной картине наибольший выигрыш получило крестьянство: оно избавилось от подневольного положения в империи Габсбургов, где ранее проведенная "эмансипация" не дала никаких результатов, а также в некоторых германских землях. Там, где правовое положение крестьянства уже улучшилось, процесс эмансипации ускорился до завершения; выкупные платежи, например, были сокращены до реальных размеров. Достижение этих целей означало, что крестьянство в целом потеряло интерес к революции; его недовольство в любом случае было направлено только против землевладельцев, а не против поздних абсолютистских монархов, власть которых движения за гражданские права стремились ограничить. Низшие слои крестьянства, не получившие от правительства никаких уступок, оказались в числе проигравших от революции, как и городская беднота, принявшая на себя всю тяжесть репрессий. Но все же поразительно, как много победителей оказалось среди тех, кто потерпел поражение внешне. Дворянство (если оно не было, как во Франции, уже выхолощено) в значительной степени отстояло свои позиции в обществе; государственные бюрократические структуры узнали много нового о том, как обращаться с политизированным населением и средствами массовой информации; экономическая буржуазия нашла все большее официальное понимание, по крайней мере, своих деловых интересов.

При региональной дифференциации картина покажет, что во Франции революция потерпела менее значительное поражение, чем в других странах. Последние остатки легитимистского монархизма были сметены, и впервые с 1799 года была установлена республика. Когда три года спустя Луи Бонапарт совершил государственный переворот и стал императором Наполеоном III, это ни в коей мере не было восстановлением прежнего положения вещей. Вторая империя представляла собой модернизированную версию первоначального бонапартизма, во многом синтезировавшую все тенденции французской политической культуры после окончания террора в 1794 г. Новый режим начал жизнь с жестоких репрессий против всех своих противников, но со временем оказался вполне открытым для либерализации и создал рамки, в которых буржуазно-капиталистическое общество Франции могло мирно развиваться. В Венгрии, где во главу угла были поставлены требования национальной автономии, революционеры, напротив, потерпели впечатляющее поражение. Поскольку, будучи единственными в Европе, они вооружились в достаточной мере, конфликт неизбежно перерос в войну с непримиримой имперской державой - Австрией, которая продолжалась до официальной капитуляции повстанцев в августе 1849 года. После этого на Венгрию обрушилась волна возмездия. При снисходительном отношении многих венгерских магнатов все следы революции должны были быть уничтожены. Офицеры армии предстали перед военными трибуналами, в массовом порядке применялась такая мрачная мера наказания, как принудительные работы в кандалах (австрийский аналог ссылки на остров в тропиках). Если учесть потери австрийской стороны, то только в Венгрии в 1848-49 гг. погибло около 100 тыс. солдат, к которым следует добавить тысячи крестьян, погибших в сельских конфликтах между национальностями Дунайского региона.

Наконец, более длительный временной отрезок заставляет по-иному взглянуть на "неудачу" революции 1848 года. Мы можем только предполагать, к чему привел бы ее успех: к реконструированной республике во Франции, несомненно, с неразрешенными противоречиями; в случае победы итальянских и венгерских повстанцев, скорее всего, к распаду империи Габсбургов как многонационального государства; к сокращению пути Германии к конституционному правительству и более широкому участию в политической жизни. Как бы ни были заманчивы подобные контрфактические рассуждения, реальность была такова: Консервативные олигархии, пережив бурю, перешли к неоабсолютистской политике, которая не оставляла сомнений в том, где находится власть (в том числе и сильная военная), но это не значит, что они были настроены против каких-либо компромиссов. Стремление Наполеона III к всенародному одобрению, уступка Австрии венгерской верхушке в конституционном "урегулировании" 1867 г. (немыслимом без военного поражения за год до этого от Пруссии) и введение всеобщего избирательного права для мужчин в Конституции Германского рейха 1871 г. - вот три примера, несомненно, очень разных, готовности искать новые решения в политическом срединном пространстве. Второй долгосрочный эффект, также необратимый, заключался в том, что многие социальные группы научились облекать опыт политизации, который часто был неожиданным даже для них самих, в прочные институциональные формы. Таким образом, годы европейских революций стали поворотным пунктом в развитии «традиционных форм