История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3 - Луи Адольф Тьер

на короля, на Гарденберга и на политику кабинета и принялись твердить, как некогда французские эмигранты, что король несвободен. Министры заметили Фридриху-Вильгельму, что он, возможно, зашел слишком далеко, и тогда, отрекшись от генерала Йорка, он отказался свое отречение обнародовать.

В то время как в Берлине царило крайнее возбуждение, французы, охранявшие столицу, отвечали на речи германских патриотов речами не менее вызывающими и в высшей степени неосторожными. И хотя Ожеро, командовавший в Берлине, выказал себя более сдержанным, чем обыкновенно, молодые офицеры говорили, что теперь уж французы не позволят Пруссии себя одурачить, что они начеку и при первых же признаках измены разоружат прусские войска, захватят потсдамский двор и покончат с неверной державой. Злорадно пересказанные королю, эти слова, бывшие только результатом раздражающих разговоров в обществе, поначалу внушили Фридриху-Вильгельму ужас, а затем подтолкнули к весьма тонкому расчету.

Мысль оставить Францию еще не приходила ему в голову, но благодаря обстоятельствам и намекам австрийского двора прусским королем всецело завладела мысль сделаться от нее более независимым, занять промежуточное положение между ней и ее врагами и, быть может, таким образом содействовать заключению выгодного мира. Единственное средство реализовать эту мысль состояло в том, чтобы покинуть Берлин, к которому уже приближались отступавшие французы и преследовавшие неприятеля русские, перебраться с двором в германскую Силезию, в Бреслау, к примеру, договориться оттуда с русскими и французами о нейтралитете этой провинции и там дожидаться продолжения событий. Кроме того, следовало воспользоваться случаем для начала масштабных вооружений. Последняя мера должна была и понравиться германским патриотам, надеявшимся обратить оружие против Франции, и оставить без единого возражения французов, ибо они сами только что просили Пруссию удвоить свой контингент.

Чтобы справиться с вооружениями, не прибегая к новым налогам, король задумал потребовать от Наполеона плату за поставки, сделанные французской армии. Ведь последний договор об альянсе оговаривал, что счета по поставкам будут оплачены в кратчайшие сроки, что плата за них будет вычтена из 48 миллионов, еще составлявших долг Пруссии, а если счета превысят эту сумму, остаток будет оплачен наличными. Между тем королевские администраторы оценивали стоимость продуктов и товаров всякого рода, поставленных французской армии, в 94 миллиона. Таким образом, взыскав с Наполеона 46 миллионов, с их помощью можно было утроить прусскую армию, довести ее численность с 42 до 120 тысяч человек и, объединившись с Австрией, вынудить воюющие стороны прислушаться к благоразумным словам о мире. Франция, превратившаяся из кредитора в должницу, была обязана, в силу предыдущих договоров, без промедления вернуть крепости Штеттин, Кюстрин и Глогау. И тогда король мог бы водвориться в Силезии во главе 120 тысяч солдат, набранных без каких-либо жертв для страны, опираясь на крепости Одера, одобряемый патриотами, требовавшими вооружений, свободный от упреков со стороны Франции, которой он предлагал верность, если она захочет буквально выполнить взятые обязательства. Так король, еще считавший Наполеона сильнейшим, вовсе не думал его предавать, но притязал на лучшее, чем в прошлом, обращение, намеревался требовать и добиться его и таким образом содействовать всеобщему умиротворению, которое должно было вернуть ему независимость и утраченное величие.

Фридрих-Вильгельм объявил об отправке в Париж Хацфельда, что имело целью снять с него подозрения в сообщничестве с Йорком. Хацфельду поручалось представить французскому правительству следующие предложения: перевод прусского двора в Бреслау ради удаления от театра военных действий; расширение прусских вооружений для лучшего служения альянсу; возвращение Пруссии задолженных Наполеоном денег для оплаты этих вооружений; возвращение крепостей Одера во исполнение договоров и успокоения общественного мнения. Хацфельду поручалось откровенно объявить, что в случае непринятия предложений Пруссия будет считать себя свободной от каких-либо обязательств в отношении Франции.

Австрийский двор терзался точно такими же сомнениями, но имел для их разрешения призывы не столь возбужденной публики, не столь стеснительные угрызения и бо́льшую ловкость. Император Франц, умный и спокойный человек и хороший отец, что бы о нем ни говорили, увидел в Московской катастрофе только случай заставить Францию лучше оценить союз с Австрией и дороже за него заплатить, а если Франция не захочет дать за него подобающую цену, искать ее в другом месте, не заходя, впрочем, дальше навязывания воюющим сторонам выгодного для Германии мира. Поэтому он не видел в последних событиях предмета для печали и даже ощущал тайную радость.

У Меттерниха были иные заботы. Он, не сделавший для себя делом чести битву с Францией в 1810 году, не намеревался делать таковым и служение ей до смерти в 1813-м. Меттерних придерживался одной линии в политике, когда считал ее правильной, и был готов вести другую, если она покажется ему более уместной. В своевременной перемене политики он видел средство не только сохранить личное положение, но и придать более высокое положение Австрии и более независимое – Германии, поэтому он не колебался. Только нужно было соблюдать осторожность, ибо Наполеон, хоть и казался побежденным, согласно последним известиям из Польши, не был, между тем, уничтожен; он еще мог нанести ужасные удары, быть может, вернуть всё свое могущество и жестоко наказать неверных союзников.

Поэтому надлежало искусно пройти через переходную стадию, которая спасет и безопасность Австрии, и достоинство императора Франца, и незапятнанность его министра. Не отказываясь от альянса, тотчас повести речь о мире, поначалу для себя, затем для всех и, в частности, для Франции – такая линия поведения была совершенно естественна, объяснима и честна как внешне, так и по существу. Подчеркнуто открыто заговорив о мире с Францией, следовало тайно обговорить его условия сначала с Пруссией, а затем с Саксонией, Баварией, Вюртембергом и всеми подневольными германскими государствами. Согласовывая условия мира с Германией, которой нужно было постараться вернуть независимость, не покусившись на величие Франции, правильнее было бы в то же время энергично вооружаться. Вооружение приветствовалось германскими патриотами и в Пруссии, и в Австрии, и их должна была стерпеть Франция, сама требовавшая от союзников увеличения контингентов. Затем, по окончании вооружения, условия мира следовало предложить России, Англии и Франции и без колебаний навязать их непокорной стороне.

Сто тысяч пруссаков, двести тысяч австрийцев и сто тысяч саксонцев, баварцев, вюртембержцев и гессенцев должны были предрешить исход борьбы в пользу Франции, если она согласится на условия, отвергнутые Россией и Англией, в противном случае, если отказ последует с ее стороны, силы развернутся против нее. Так появится средство не только достичь патриотического результата для Германии, но и вести себя уместно. Ведь, оставаясь верным альянсу с Францией, вполне уместно предложить ей мир, который вновь возвысит Германию, не унизив Францию, ибо отсечет от ее нынешнего состояния только некоторые избытки величия, нестерпимые для ее соседей.