Симметрия желаний - Эшколь Нево

не знали, куда посадить», и где в том числе сидели мои родители.

Черчилль пригласил мать Амихая и мать Офира, но явились только мои родители, потому что «если вас приглашают, невежливо не пойти». Моя мать, как обычно, обворожила присутствующих своим неиссякаемым оптимизмом, тем самым дав отцу возможность расспросить соседей по столу, чем они занимаются, и вручить им визитки семейной типографии. Оба они дружно сетовали на присутствие большого числа охранников («До чего мы дожили, если даже на свадьбе приходится опасаться?»), и оба не переставая следили за мной взглядами: мать с почти слепым обожанием, отец с почти безнадежным разочарованием.

Так было всегда. Когда я приносил домой дневник, мать восторгалась моими оценками по литературе и истории, а отец скорбно вздыхал, взглянув на оценки по физике и математике. Когда я сказал, что поеду в Тель-Авив поступать на факультет гуманитарных наук, мать заявила, что это «ma-gni-fi-cent!»[5], а отец раздраженно пожал плечами: «Кому нужны эти гуманитарные науки? Что ты будешь с ними делать? Чем зарабатывать на жизнь? Что с тобой будет?»

«Что с тобой будет?» Это был его любимый вопрос. Он задавал мне его, сидя в гостиной в кресле и аккуратно нарезая грушу или яблоко на тонкие ровные ломтики. Но на свадьбе мне показалось, что я прочитал в глазах отца новый, еще более жгучий вопрос: «Как ты мог уступить Яару этому типу?»

Она покорила отца, едва успев в первый раз войти своей летящей походкой в наш дом в Хайфе. Два часа спустя, когда мы сидели за столом, случилось невероятное: отец рассказал анекдот. Яара засмеялась. Буквально покатилась со смеху. Отец покраснел. Я никогда раньше не видел, чтобы он краснел, разве что от гнева.

Потом он спросил, не холодно ли ей. Может быть, включить отопление? Или принести пуховое одеяло? Или дать свитер Мэрилин?

– Спасибо, у вас очень уютно, – улыбнулась Яара. – Но теперь я понимаю, откуда у вашего сына манеры джентльмена.

Позже они погрузились в дискуссию о британском театре, которому израильский не годился и в подметки (кстати, выяснилось, что мой отец работал осветителем в Вест-Энде. Когда это было? И почему я до сих пор об этом не знал?), а когда они запели дуэт из мюзикла Эндрю Ллойда Уэббера, мы с мамой решили, что с нас довольно, и начали убирать со стола.

– Что это с ним? – спросил я.

– Ты же знаешь, что твой отец всегда хотел иметь дочь, – ответила мама, как обычно предложив удобное и приукрашенное объяснение.

– Да, знаю.

Про себя я подумал: может, дочь и правда освободила бы этого человека от его замкнутости и зажатости, а я… Я наслаждался бы тем, что осталось на мою долю.

(Однажды, возвращаясь домой из начальной школы, я попал под дождь, который в Хайфе обычно бывает сильным и падает крупными каплями. Зонтика у меня не было, и, пока я добрался до дома, моя одежда прилипла к коже, как водолазный костюм. Был вторник, день, когда все учреждения в городе закрываются в полдень, и отец был дома. Когда я открыл дверь, на его лице появилось выражение, означавшее «Oh my God!»[6], но губы произнесли только: «It’s a bit rainy today, isn’it?»[7] Потом он посадил меня перед большим керосиновым обогревателем, который ломался в начале каждой зимы, аккуратно, чтобы не причинить боль, снял с меня одежду и вытер с ног до головы толстым зеленым полотенцем, которое принес из ванной. Он делал это медленно и осторожно, а его крупные ладони были… да, это были его крупные ладони. Когда он закончил, на моем теле не осталось ни одного пятнышка влаги, а я уже почти дымился от близкого соседства с обогревателем, но отец все равно завернул меня в еще одно большое полотенце, чтобы я, не дай бог, не подхватил воспаление легких «or something like that»[8].

После этого случая я в течение нескольких недель нарочно забывал по вторникам зонтик – в надежде, что снова попаду под дождь.)

* * *

– Подойди-ка! – Он вцепился мне в руку, когда я в очередной раз проходил мимо их стола: – Познакомься: это Янкеле Рихтер.

Парень моего возраста, в костюме и при галстуке, сжал мне руку так, что у меня заныли пальцы.

– Янкеле работает в сфере высоких технологий, – пояснил отец. – Он говорит, что у них есть особые программы переквалификации для таких, как ты.

– Таких, как я?

– Именно. Для тех, у кого диплом специалиста по валянью на травке, – сказал отец, подмигивая Янкеле Рихтеру. – Я сказал, что тебе наверняка захочется побольше узнать про эти программы.

Чего мне хотелось, так это смотаться оттуда. Немедленно. Или, в крайнем случае, прыгнуть в искусственное озеро и, как в «Метаморфозах», превратиться в лебедя, или в водяную лилию, или в человека, имеющего цель в жизни. Не исключено, что я поддался бы отчаянию и сиганул в воду, если бы не Офир и не его медитация через прикосновения.

В его пальцах и правда присутствовал магнетизм.

Он просто положил ладони мне на лопатки. Возможно, он немного их помассировал. Возможно, в какой-то момент коснулся моего затылка. Но не более того. В любом случае, вставая с кушетки, я чувствовал, что горечь, глодавшая меня весь вечер, растворяется, тело становится легким и меня захлестывает огромная, как океан, любовь к вселенной.

– Чувак, – сказал я, обнимая Офира, – ты обязан открыть клинику. Ты настоящий мастер.

– Правда? – улыбнулся он. – Ты даже не представляешь себе, как для меня важно услышать это именно от тебя. Я имею в виду, что это разные вещи: слышать это от чужих людей или от друзей.

– Your boyfriend is phenomenal![9] – обратился я к Марии, чтобы подчеркнуть свою похвалу.

– I know he is[10], – ответила она и посмотрела на Офира влажными глазами (возможно, на мое восприятие реальности повлиял сеанс терапии, но мне на миг показалось, что их любовь материальна и я воочию вижу, как она парит между ними в воздухе).

– Рад за тебя, брат, – сказал я, чуть помолчав.

– Знаю, – ответил он.

Других слов не требовалось. Мы оба понимали, что за сегодняшним счастьем таится печальное прошлое Офира, которое мы пережили вместе. Нервный срыв. Смерть отца. Но подобные события и дают нам право на счастье.

– Танцевать будете? – спросил я.

– Конечно!

И правда, после нескольких песен он, Мария и девочка присоединились к нам, и мы танцевали вместе, образовав неровный круг; мы выписывали восьмерки, задевали друг друга