Симметрия желаний - Эшколь Нево

между ними, когда за последним гостем закрывается дверь. Печальная Илана никогда в нашем присутствии не нежничала с Амихаем. Я хорошо помню нашу первую встречу с ней. Амихай успел прожужжать нам все уши о том, что познакомился с девушкой своей мечты. Она красавица. Умница. Не девушка, а чудо. Он готов хоть завтра на ней жениться, только бы согласилась. Нам было по двадцать одному году, и женитьба представлялась нам чистой абстракцией, имеющей отношение к нашим старшим братьям и кузенам, но уж никак не к нам. Но горячность Амихая не могла оставить нас равнодушными. Помню, перед встречей с Иланой я даже постригся. Черчилль надел свою лучшую рубашку. И даже Офир пришел вовремя (до знакомства с Марией и превращения в Офи он постоянно опаздывал).

– Позвольте представить вам мою будущую жену, – гордо произнес Амихай, кивая на тощую девчонку, которая вошла в комнату. Мы по очереди с ней поздоровались. Она вяло и словно из-под палки обменялась с нами рукопожатием. Смотрела она хмуро, словно мы уже успели чем-то ей досадить. В чертах ее лица не было ничего уродливого, хотя оно поражало крайней бледностью и обилием веснушек. Картину довершали сухие, жесткие на вид волосы, сутулая спина и линялые старушечьи брюки с высокой талией. В общем, серая мышка.

Ничего, подумали мы, она наверняка яркий и интересный человек. Но на любую нашу реплику она реагировала невнятным бормотанием. На нее не произвели ни малейшего впечатления ни искрометный юмор Офира, ни обаяние Черчилля. Посреди нашего разговора она вообще ушла в туалет и долго оттуда не выходила. Очень долго.

– Ну, правда же потрясающая девушка? – спросил Амихай, когда она с нами простилась (ей срочно понадобилось домой).

Черчилль промолчал. Он всегда говорил, что ложь во спасение все равно остается ложью. Я посмотрел на Офира. Тот открыл было рот, но я испугался, что он не удержится от искушения и выдаст одну из своих шуточек. Что-нибудь вроде: «Ну да, потрясающая. Меня до сих пор трясет».

Поэтому я поспешил его опередить:

– Да, брат. Твоя Илана – это что-то. Ты нас не обманул. Выдающаяся девушка.

А про себя подумал, что надо дать ей время. Не исключено, что неподготовленного человека наш специфический юмор, только нам понятные намеки и прочие наши приколы способны слегка испугать.

Пока не появилась Мария, Илана держалась от нас на дистанции. На протяжении многих лет, как только мы приходили и занимали гостиную, она удалялась в кабинет, или возилась с близнецами, или беседовала по телефону со своими студентками, а если и заглядывала в гостиную, то только для того, чтобы поставить на стол блюдо с буреками или сделать пару снимков – причем с каким-то холодным интересом, как будто мы были подопытными кроликами.

Но Амихай не уставал ею восхищаться. Громко, чтобы она слышала, без конца хвастался перед нами ее научными успехами: «Илана получила исследовательский грант на три года! Студенты поставили ей высший в истории факультета балл в преподавательском рейтинге! Ее собираются взять в штат!»

Время от времени он заглядывал к ней в кабинет – не нужно ли ее чем-нибудь «порадовать»? Если она вдруг появлялась в гостиной, не упускал случая приобнять ее, погладить или сказать комплимент.

Но печальная Илана никогда при нас к нему не прикасалась. Можно даже сказать, что при нас она демонстрировала по отношению к нему подчеркнутое равнодушие.

Но когда я вижу в альбоме фотографию Амихая, на которой он выглядит привлекательнее, чем в жизни, я знаю, что его снимала она.

* * *

Все началось с банальной пластической операции.

– Не понимаю, зачем тебе это нужно, – сказал Амихай. – По-моему, у тебя прекрасный нос. Римский нос. Очень сексуальный.

– Ты, наверно, и правда меня любишь, если считаешь мой нос сексуальным, – ответила печальная Илана. – Нос у меня уродский, но дело не в этом.

– А в чем? – спросил Амихай. Он действительно ничего не понимал.

– В последние несколько месяцев я пережила глубокую внутреннюю метаморфозу, и мне хочется, чтобы она нашла внешнее проявление, – ответила печальная Илана.

* * *

– Это все из-за этой твоей Марии, – на следующий день упрекнул Амихай Офира – на треть в шутку, на две трети всерьез.

Мы вчетвером лежали в огромных гамаках в деревянном доме, который Офир, Мария и ее дочка сняли на побережье в Михморете. Мария обставила дом с большим вкусом. Мебель светлого дерева в гостиной; на стенах развешаны танка – буддийские картины, приобретенные, как она с гордостью мне сообщила, непосредственно у художника. На полу – огромный ковер и две большие подушки, так и манящие на них разлечься. Вдоль одной из стен – полки, которые она сделала собственными руками, а на них – принадлежащая Офиру великолепная коллекция компакт-дисков, специально выставленная напоказ, а также маленькие, обтянутые кожей барабаны, гигантские деревянные сандалии, индийские прописи, флаконы шампуня и куски мыла фирмы «Гималаи».

Я мог бы до бесконечности описывать этот дом, но мне все равно не воспроизвести ту особую музыку, которая благодаря ее усилиям заполняла пространство между этими предметами; мелодия этой музыки сводилась к одному слову, и это слово было «уют».

– Слушай, это… здорово, что ты так стараешься, хотя мы скоро переберемся в Данию, – как-то вечером осторожно заметил Офир, глядя, как она достает из ящика с инструментами горсть шурупов.

– Офи, любовь моя, разве я тебе не говорила? Мы не едем в Данию, – ответила она, перебирая шурупы.

– Не едем? – Офир застыл на месте.

– Мне хорошо в Израиле, – сказала она. – Здесь почти все говорят по-английски, солнце светит двенадцать месяцев в году, и Бог подарил мне Лану.

– Но разве мы не решили, что попробуем вместе пожить в Копенгагене? – не сдавался Офир.

– В том-то и состоит проблема западного мышления, – повторила она свой привычный довод. – Мы принимаем решения, а потом становимся рабами этих решений. И так стараемся их исполнить, что не замечаем, когда они теряют смысл.

– Погоди, погоди… – Офир не желал так просто расставаться со своей мечтой о счастливой жизни в Скандинавии. – А как же оккупация? А условия жизни палестинцев? Это тебя больше не беспокоит?

– Напротив, – сказала Мария. – Теперь, когда здесь началась интифада… э-э… номер два, я обязана остаться. Продолжать вместе с Ланой посещать женские собрания. Следить, чтобы в разгар войны обе стороны сохраняли человечность. И не превращались в зверей.

В самом деле каждый вторник Мария и печальная Илана ходили на встречи, организуемые активистками «Женщин в черном». Каждую вторую субботу стояли с пикетами возле армейских блокпостов в Самарии, протестуя против