Икона и человек - Евгений Ройзман

У меня и так-то, кроме имени, ни хрена нету, а тут еще эти скоты, за свои вонючие тридцать сребреников, и это пытаются отнять!

Я открыл ящик стола и говорю: «Вот ваши деньги, они мне отдали и просили перед вами извиниться. Они так больше не будут. Поверьте».

А она всхлипывает еще и говорит: «Я хотела вам в глаза посмотреть. Я должна была убедиться, что вы так не сделаете».

Я успокоил ее, погладил по плечу, проводил, вернулся в кабинет, уставился в стену и хотел заплакать. Но не смог. Зато увидел саблю и понял, что я должен сделать.

Я снял ее со стены, выдернул из ножен, вздохнул и пошел вниз их убивать.

Еду в Пермь. На дружининском посту останавливает гаишник. Что ему надо? — думаю — вроде ничего не нарушил. А он посмотрел внимательно все документы и говорит: «Не могли бы вы пройти со мной? Будете понятым». «А что случилось?» — «А вот, — говорит, — молодой человек не согласен с тем, что у него номера не читаются, и он пошел на принцип, мы вынуждены составить протокол». — «Нет, — говорю, — увольте, не могу я в такой ситуации быть понятым». Он смутился даже: «Ну что вам, трудно, что ли, пять минут?» Я говорю: «Я не могу быть понятым в такой ситуации. Если бы он наркотиками торговал или убил кого-нибудь, а так — нет». И вижу — «Ауди» черная стоит, и парень возле нее, уже весь замерз. И гаишник мне говорит: «Ну ведь не читаются номера». «Конечно, не читаются, дороги-то грязные».

Ситуация патовая, все друг друга ненавидят, а как выйти из нее — не знают. И я вдруг говорю гаишнику: «Смотри, сейчас мы все решим». Беру салфетки, выхожу и протираю свои номера. Потом подхожу к парню и говорю: «Слушай, у тебя действительно номера не видны, протри и едь спокойно». А он заведенный: «Я, — говорит, — еду из Челябинска, мне двадцать километров до дому, а они меня останавливают, говорят, номера не видны, протирай. А я им говорю: у меня даже салфетки нету. А они: номера не читаются, штраф 500 рублей. А я им тогда: замечательно читаются, это вы плохо видите».

И вижу, что его даже потряхивает от ненависти. И гаишника тоже потряхивает. И я парню говорю: «Вот тебе салфетки, протри номера и езжай спокойно, тебя дома ждут». А он говорит: «А что они сразу: 500 рублей?!» Я: «Ну-ка дай сюда салфетки, я тебе сейчас сам протру!» «Не-не, — говорит, — я сам». И пошел протирать.

Смотрю, гаишник улыбнулся. Я тоже улыбнулся и поехал дальше. И никто никого не победил. И ни у кого камня не осталось за пазухой.

Коварный Галицкий князь Дмитрий Шемяка хотел стать Великим князем. Он захватил своего двоюродного брата Василия Васильевича, когда тот был на богомолье в Троице-Сергиевом монастыре. Выколол глаза, но оставил в живых. Великодушно. Взял клятву, что тот не будет более претендовать на великокняжеский престол, и сослал в Углич, потом, правда, перевел в Вологду. А сам сел княжить в Москве. Василий Васильевич, получивший прозвище Темный (были еще Слепой и Косой), собрав оппозицию, приехал в Кириллов монастырь просить у игумена Трифона аннулировать клятву и благословить на борьбу за великокняжеский престол. Игумен Трифон после долгих сомнений разрешил его от клятвы и благословил. Потом Василий Темный приехал в Ферапонтов монастырь, где встретился с настоятелем Мартинианом. Преподобный Мартиниан успокоил великого князя, благословил, не мешкая, идти на Москву и просто с ним подружился. Великий князь выдвинулся в поход, к нему присоединился могучий Тверской князь. Видя такое развитие событий, сторонники Шемяки быстро рассосались, а сам он поспешно бежал в Новгород, где был отравлен собственным поваром. В общем, умер как засранец. И поделом.

Василий Васильевич вновь воцарился на великокняжеском престоле. Тут же призвал к себе преподобного Мартиниана и сделал его игуменом Троице-Сергиева монастыря.

Вообще, Мартиниан был подвижник и великий труженик. Однажды один ближний боярин Великого князя был им обижен и ушел к Тверскому князю. А Василий Васильевич этого боярина чрезвычайно ценил, почитал своим ближайшим советником и был крайне раздосадован произошедшим. Не зная, что делать, он призвал к себе преподобного Мартиниана и попросил его выступить посредником для возвращения боярина в Москву. Преподобный Мартиниан согласился, но потребовал от князя обещания, что тот не накажет сбежавшего боярина, а, напротив, помирится с ним. А самому боярину во время разговора, видимо, дал свое личное поручительство в этом. И вот, когда боярин вернулся, Василий Васильевич начал его ругать, вошел в обличительный раж, разошелся, начал топать ногами, повелел заковать в цепи и бросил доверчивого боярина в темницу. Преподобный Мартиниан узнал об этом, оскорбился, вскочил на коня и скоро был уже в Москве. Подъехав ко дворцу великого князя, преподобный спешился, бросил поводья в руки подбежавшим и, перекрестившись, поднялся в покои Великого князя, которому уже доложили. И с негодованием преподобный Мартиниан сказал буквально следующее: «Так вот как справедливо ты научился судить, Самодержавный и Великий князь! Почто ты продал грешную душу мою и послал в ад? Почто ты нарушил данное тобой слово и заковал боярина, за которого я поручился душой своей? Да не будет моего благословления на тебе и на твоем княжении!» Сказав это в гневе, развернулся, вышел не попрощавшись, вскочил на коня и только его в Москве и видели.

Василий Васильевич не на шутку разгневался. Призвал к себе бояр и долго ругался на игумена (автор жития считает, что притворно). «Смотрите, бояре, каков этот болотный чернец! Что он сделал со мною? Вдруг пришел ко мне, обличил и лишил Божия благословения». Правильно, кому понравится? Потом успокоился и сказал буквально следующее: «Сам я, братья, виноват пред Богом и пред ним, так как нарушил свое слово. Пойдем же к игумену в монастырь, помолимся вместе Святой Троице и преподобному Сергию, чтобы получить прощение». Тут же опального боярина под белы руки вывели из темницы, обласкали и всяко пожаловали. Великий князь отправился в Троице-Сергиев монастырь, со смирением и раскаянием попросил у преподобного Мартиниана прощения и благословения. Конечно же, видя искреннее раскаяние князя, игумен простил его, в свою очередь сам попросил прощения за резкие слова и благословил. После чего и великий князь, и бояре, и простые люди зауважали преподобного Мартиниана еще больше, потому что увидели в нем бесстрашного поборника правды.

Слава богу, эта история закончилась хорошо!

Интересно посмотреть, как бы это выглядело в наши дни…

Ирининого отца в деревне звали Вадя Кислый. Никчемный мужичонка, неработь, а выпить любил. А выпив, пытался веселиться. Но как-то у него криво выходило. Вот и прозвали Кислым. А маму, Нину Семеновну, все уважали. С утра до ночи работала, бригадиром была на свинарнике. Весь дом одна тянула. А когда Ирина родилась, все вроде ничего, а ножки кривые. Ходила за ней, как могла, и в школу весь первый класс на руках таскала. Потом уж, позднее, операцию сделали Ирине, стала сама ходить, выучилась на фельдшера, ну и работала у нас в деревне. Зарплату получала, да пенсию по инвалидности. Да за электричество ей государство доплачивало. От первого мужа родила дочку. А от второго — сына, Сёмку. Тогда уже пировала, и семейная жизнь не задалась.