Таня Гроттер и перстень с жемчужиной - Дмитрий Емец

«Ну вот! Столько раз придумывал последнюю фразу, а теперьтак и ухожу! Бестолково и без фразы! На моей могиле напишут: «Всю жизнь его звалонебо, но прикончил его кусок грязи!» – мелькнула нелепая, явно не из этой оперымысль.

Меркнущим сознанием Ягун уловил в коридоре неясный шум и,так и не поняв, что шум означал спасение, нырнул во мрак.

* * *

Очнулся Ягун, когда за ворот ему затекло что-то склизкое ипротивное. Он брезгливо сел, по осколкам собирая воспоминания, кто он, где он ичто тут делает. Горло саднило. Наляп, недавно душивший его, странным образомисчез. Веки были залеплены грязью. Пока разум – этот кропотливый зануда –сопоставлял детали, приходя к единственно возможному выводу, ладонь машинальновытирала с лица жижу. Следующим побуждением Ягуна было отыскать кольцо ипоскорее надеть его на палец. Уф! Ощутив пальцем ободряющее давление кольца,Ягун почувствовал облегчение. Наконец-то!

– Ну и напачкал ты тут. На потолке и то грязь, –укоризненно произнес кто-то.

Ягун поспешно вскочил, готовясь, если придется, принятьновый бой.

На подоконнике сидел Семь-Пень-Дыр. Одет он был щегольски,продуманно, хотя и несколько кинематографично – в белых брюках и беломослепительном пиджаке, из нагрудного кармана которого торчал уголок черногоплатка. Такого же цвета была и магфиозная бабочка на рубашке. Одни толькобежевые, очень дорогие и мягкие туфли немного выпадали из образа. Тяжелыйперстень с печаткой, которым Пень только что прикончил наляпа, еще не успелпогаснуть и был окружен размытым розовым сиянием.

Наблюдательный Ягун подумал, что Дыр совершил ошибку,которую часто допускают, попав во внешний мир, недавно выпущенные из школ маги.Но об ошибке этой чуть подробнее.

Перед выпуском маги сильно задумываются. Что им делатьдальше? Забиваться в Брянские леса и жить среди волков-оборотней? Податься вТрансильванию к вампирам? Ну знаете ли, это вы уж сами… Поселиться на ЛысойГоре? Но там в девять вечера нос на улицу не высунешь – отгрызут. И остаетсяодно – лопухоидный мир. Он большой, он всех вместит. И вот молодые –восемнадцати-девятнадцати-двадцатилетние – маги летят туда.

Что их окружало прежде? Драконы, кикиморы, перстни,призраки, магические книги. А тут что-то иное, огромное, запутанное, сложноорганизованное, о чем, взятые из лопухоидного мира детьми, они утратилипредставление. Спеша поскорее разобраться, что к чему, многие маги жаднонабрасываются на лопухоидные фильмы, надеясь с их помощью проникнуть внастоящую жизнь. И – именно это их и губит. Сто, двести фильмов, просмотренныхв очень короткий срок, надолго погружают их в сумбур. Действительностьподменяется иллюзией.

Разгоряченные новизной, переполненные силами, юные магиврываются в лопухоидный мир. Они не понимают, что в реальной жизни люди гораздочаще ходят в пыльных свитерах и вытертых джинсах, чем в бальных платьях ифраках. Да и из кармана чаще торчит ручка или расческа, чем рукоять кольта сорокпятого калибра.

И вот, одетые как чикагские мафиози прошловекового разлива,восемнадцатилетние лоботрясы болтаются по улицам и ищут салуны в надеждезатеять ссору. Салунов не находят, а в кафешках и ссориться не с кем. Тебе лишьвежливо улыбаются и просят убрать поднос на место.

Бедные маги пребывают в крайнем недоумении. Кажется, они вседелают правильно. Коробками изводят дезодоранты, садятся в трамвае рядом сводителем и обращаются к девушкам не иначе как: «Эй, крошка! На каком кладбищеты откопала свое хорошенькое тельце?» Но – увы, – несмотря на экстренныемеры и безупречное поведение, терпят фиаско на всех фронтах.

Кроме того, выпускникам школ мешает запрет на магию влопухоидном мире. Запрет сформулирован строго и предусматривает в качестве наказанияедва ли не лишение колец. Правда, и в Магществе сидят волшебники довольноздравые и, понимая, что полностью отказаться от магии тем, кто привык к ней смалолетства, невозможно, смотрят на нарушения сквозь пальцы, особенно нанезначительные.

Внук Ягге откашлялся, сплевывая комки грязного теста,невесть как попавшие ему в рот. М-да, в играющие комментаторы с таким голосомего бы точно не пригласили. Разве что комментировать пришлось бы дляглухонемых.

Дыр спрыгнул с подоконника, выбрав место почище.

– Помойка! Ненавижу помойки! – сказал он,брезгливо глядя на носки ботинок.

Семь-Пень-Дыр еще в Тибидохсе отличался болезненнойчистоплотностью. Ягун отлично помнил, как он протирал платком ручку двери исмахивал пыль со стула, прежде чем сесть. С ложками за обедом было ещезабавнее. Первое время Дыр менял их по семь раз, долго высматривая на нихгрязь, а затем просто стал приходить со своей.

Во время матчей Ягун иногда ехидничал в серебряный рупор:«Эй вы, как вас там, неприятели! Дракона платком протерли? Тогда пустьоткрывает ротик! Дыр летит с мячиком на стерильной ложечке!»

– Привет, Дыр! Для темного мага ты оделсясветловато… – сдавленно просипел Ягун, едва узнавая свой придушенныйголос.

Уловив иронию, Семь-Пень-Дыр подозрительно уставился нанего. Отношения с Ягуном у него всегда были прохладные. Не последнюю роль вэтом сыграл острый язычок драконбольного комментатора.

– Не понял, чего ты там прохрипел. На случай, если этоприветствие – «здравствуй!» – сказал Семь-Пень-Дыр.

За год он изменился – вырос, но вместе с тем как-то и высох.Движения у него сделались скупыми, а глазки быстрыми. Движения человека,который занимается, возможно, чем-то запрещенным.

Ягун спохватился, что думает о Дыре нехорошо. Ободнокашниках не положено думать плохо. Это большой грех, грех главным образомперед своими же воспоминаниями. Потеплев сердцем, он захотел обнять Дыра,однако тот поспешно отстранился.

– Есть такое полезное изобретение человечества – душназывается, – сказал он.

Ягун остановился. Он посмотрел на свои руки, драконбольныйкомбинезон и удрученно кивнул. Так и есть. Он выглядел как ходячая иллюстрацияк пословице: «Свинья везде грязь найдет». Но все же было досадно. Окрыляющийего дух братства и дружественности, знакомый многим студентам, мгновенноулетучился, столкнувшись с жестяным равнодушием Семь-Пень-Дыра.

«И чего я к нему лезу? Какой смысл, встретив человека черезгод, делать вид, что ты на седьмом небе от счастья, если прежде вы едваздоровались?» – подумал Ягун с обидой человека, охлажденного в искреннем душевномпорыве.

– Ну и пень же ты, Дыр! Просто пень! – буркнулиграющий комментатор.

Семь-Пень-Дыр скользнул цепким взглядом по паркету. Его рукас перстнем взметнулась, на всякий случай взяв на прицел дверной проем.