Умереть на сцене - Ирина Комарова

— Хм. — В этот раз Сухарев почему-то ни спорить, ни укорять меня в излишнем романтизме не стал.

— Кроме косвенных, какие-нибудь улики против Каретникова есть?

Сухарев помолчал, пожевал губами, потом неожиданно признался:

— Там и косвенных-то кот наплакал. В любом случае мы с ним потолкуем, и очень серьезно. Когда проспится.

— В смысле?

— А ты не знаешь? Ему добрые друзья вчера дали выпить, чтобы стресс снять, да не рассчитали немного на нервах. Вот он со вчерашнего вечера в дрова. Его даже домой не потащили, в гримерке ночевать оставили.

— Уварова говорила, что с ним ее бойфренд остался, — сказала я. — Но про то, что они Каретникова напоили, не упоминала.

Сухарев снова быстро проглядел протоколы и ткнул пальцем:

— Олег Михайлович Стрелков. Про него речь?

Я кивнула и зачем-то добавила:

— Рестаев сейчас «Горе от ума» ставит. Стрелков Чацкого репетирует, а Каретников Молчалина.

— Угу. — Сухарев сделал короткую пометку на листке протокола. — Вот этот Чацкий и постарался. Каретников под утро проснулся, порывался куда-то бежать, так Стрелков в него еще бутылку водки влил. Без закуски.

— Он Каретникова не отравил, часом? — встревожилась я. — Понятно, он с самыми добрыми намерениями, но алкогольная интоксикация…

— Рощина, это же не детишки твои, балбесы-школьники, — перебил меня Сухарев, — это артисты. Народ закаленный. Приходилось мне бывать с этими товарищами в компании, так даже на меня произвели впечатление. Им бутылка водки — только для разогрева.

— Может, врача? — неуверенно предложила я.

— Зачем? Я сам глянул из дверей: спит на диване, бревно бревном. Все нормально у него, просто в полной отключке сейчас. Недееспособен. Если к вечеру не прочухается, придется его с собой забирать. В камере протрезвеет.

— Как-то это… такой удар по психике…

— Рощина, — Сухарев прищурился, — если ты вдруг не помнишь: мы не летучий отряд армии спасения, мы полиция. И расследуем особо тяжкое преступление — убийство. И Каретников этот — один из основных подозреваемых. А если он, по своей тонкой нервной организации, как проснется, еще бутылку водки примет? Мне его допросить надо, я не могу ждать, когда ему надоест нервы алкоголем лечить.

Я промолчала. С одной стороны, я осталась при своем мнении — если Каретников придет в себя за решеткой, это жестоко. С другой — Сухарев прав: ему свидетелей опрашивать надо, а если они все дружно в запой уйдут? Нет уж, действительно имеет смысл Каретникову в камере переночевать, по крайней мере, к утру протрезвеет.

Сухарев с сомнением посмотрел на меня, потом кивнул:

— Ладно, Рощина, если у тебя больше ничего нет — иди, займись делом. Хотя, минуточку! Ты карту памяти в камере поменяла? — Он требовательно протянул вперед руку, ладонью вверх.

— Евге-ений Васи-ильевич, — укоризненно протянула я, даже не делая попытки открыть сумку. — У вас же аппаратуры нет, посмотреть, что там. Я в офис вернусь, отдам Ниночке, она вам копию сделает. А я завтра к своему отчету приложу. Да и нет там наверняка ничего интересного. Вчера все здесь были.

— Договорились, жду до завтра, — Сухарев выразительно посмотрел на меня, — но если вдруг что… с любой мелочью сразу ко мне, поняла?

— А как же! Мы порядок знаем.

Евгений Васильевич еле заметно усмехнулся: не поверил, но комментировать не стал, только махнул рукой, отпуская.

Что ж, обязательные фигуры танца исполнены, теперь можно и делом заняться. Конечно, хорошо бы просмотреть протоколы уже опрошенных свидетелей, но Сухарев, хоть он ко мне и неплохо относится, сейчас не даст. Не привык он делиться информацией. Ладно, потом к ребятам подкачусь, они не откажут. Кстати… Я достала из кармана блокнот и первым делом записала коротко факты, которыми со мной поделилась говорливая Шурочка. Потом просмотрела план, который мы набросали с Гошкой, и огляделась вокруг.

— Вы напоминаете кошку, которая выбирает мышку пожирнее, чтобы позавтракать. — Голос, прозвучавший за моей спиной, был в меру насмешлив, в меру холоден и в меру дружелюбен. — Но вы не из полиции… кажется, Феликс назвал вас журналисткой.

Я медленно повернулась и растянула губы в вежливой улыбке:

— Да, я не из полиции.

— Уже хорошо. — Красавец Чацкий просиял такой же неискренней улыбкой и протянул руку: — Позвольте представиться, Олег Стрелков.

— Рита Рощина, — пожала я теплую сухую ладонь. — И спасибо за сравнение с кошкой. Я польщена. Не откажетесь стать первой мышкой?

Как Александра его назвала — «конфетка с начинкой»? Ну-ну, может быть. Вот только не уверена, что начинка мне нравится. Нет, внешне парень — мечта любой романтичной барышни: высокий чистый лоб, ярко-синие (настолько синие, что невольно закрадывается мысль о линзах) глаза, четко очерченные брови, идеальная фигура… Но, во-первых, я к таким красавчикам всегда относилась настороженно, а во-вторых, мне очень не понравился его взгляд — оценивающий и снисходительно-самодовольный.

— Первой мышкой? — Он слегка напрягся. — Не уверен, что я польщен.

— Ну, это было ваше сравнение, — пожала плечами я. — Я-то хотела просто поговорить.

— О чем? — Стрелков взмахнул пушистыми (и зачем мужику такая красота?!) ресницами и слегка изменил позу. Тонкий свитер на широких плечах натянулся, обрисовывая рельефную мускулатуру.

Я с недоумением уставилась на парня. Это что? Это он со мной флиртует, что ли? И как я на это должна реагировать? Судя по самодовольному виду Олега — растечься у его ног сиропной лужицей. Надо же, какая самоуверенность. Даже интересно, у него что, до сих пор ни одного облома не было?

— Ну, не о психологических проблемах синих китов, конечно. О вчерашних событиях.

— А-а… — Он сразу как-то потускнел. — Да уж, блин, события. Будете статью писать?

— Вопрос пока не решен, — честно ответила я.

— Дерьмо. — Теперь он смотрел мне в глаза, прямо и жестко. — Галя умерла, а вы будете ее нижнее белье на потеху публике перетряхивать.

— Трагически погибла известная в нашем городе актриса, любимица публики, — пожала я плечами. — Народ имеет право знать. А насчет перетряхивания белья — я же ничего придумывать не собираюсь. Если вы сами не начнете мне гадости о покойнице рассказывать, то с чего мне о ней что-то дурное писать?

— Ловко! — Кажется, в его голосе мелькнула капелька уважения. — Гадости не гадости — это все хренотень! Вы же просто не понимаете! Галка была сучкой, но не простой, не обычной. Она не только на сцене, она и в жизни все время играла. И чаще всего, зло играла. Вы про то, как она мужу звонила, слышали?

— Да. И я понимаю, что вы хотите сказать. Это действительно была плохая шутка. И как я понимаю, в этой истории театр был на стороне Андрея Борисовича. Многие ведь знали, но никто ему не сказал.