Умереть на сцене - Ирина Комарова

— Словоблудие адвокатское. — Собака у Гоши получилась очень похожей на лошадь, только с хвостом колечком и здоровенными зубами. — Если тебе мотив неизвестен, это не значит, что его нет. Сама в отчете написала, что народ про беременность шептался. Другое дело — надо полным идиотом быть, чтобы прилюдно самому дамочку отравой поить.

— А может, он на это и рассчитывал? — предположила Нина. — Понадеялся, что все так и подумают и не станут его подозревать?

— Тогда он вдвойне идиот, — проворчал Гоша, заштриховал собачку и начал рисовать котика.

— Оставляем Каретникова под подозрением, но, учитывая мнение Риты, ставим знак вопроса, — принял решение шеф. — Рита, поговоришь с Сухаревым, изложишь свои резоны. Не думаю, что ты его убедишь, но вдруг… Рестаева, честно говоря, жалко. Уж если такой человек грубить начал…

— Ага, нагрубил он, как же, — скривился Гоша. — Очень хорошо представляю себе, как эта божья коровка в человеческом образе грубит полицейскому. Наверняка это было что-то вроде: напарник не поленился, встал, потряс пальцем перед воображаемым Сухаревым и пропищал: — Ну зачем вы так говорите!

Я не сдержала смешок. Все-таки Гошка талант! В одно мгновение этот двухметровый громила преобразился в щуплого Рестаева. А вот Баринов не оценил. Поморщился и попросил:

— Заканчивай балаган. Рита, а кто имел доступ к этой бутылке?

— Кто угодно, — теперь поморщилась я. — Кострова считала, что именно «Перье» со вкусом лимона хороша для укрепления голосовых связок. И пить ее надо регулярно: понемногу, но часто, каждый час. С чего она это взяла — никто не помнит, давно было. Но упаковка с водой всегда стоит в гримерке. Когда Кострова шла на сцену, одну бутылочку она оставляла за кулисами, там специально столик стоит для всяких мелочей. Ясно, что и в гримерке могли подлить какой-нибудь гадости, и потом… народ туда-сюда бегает, и никто ничего не заметит. Когда Кострова захотела пить, Каретников взял бутылочку со стола и подал ей.

— Допустим. От кого сведения?

— Частично в протоколах подсмотрела, частично Феликс Семенович рассказал. Я успела с ним поговорить немного, до того как Сухарев приехал.

— А что скажешь про самого директора?

— Пока ничего. Вроде человек приличный и против Костровой ничего не имел. Ведет себя адекватно, со следствием сотрудничает. Претензий к нему у меня нет…

— Но и верить ему мы не обязаны, — закончил за меня напарник.

— Не обязаны, — подтвердила я. — Будем проверять, так же как и всех остальных.

— Что-нибудь еще интересное успела узнать?

— Мало. Стандартный набор — много сплетничали о муже, много о любовнике… в смысле о Каретникове. Актрисы начали роли Костровой делить. Но люди нервничали, оглядывались, так что подслушивать не получалось, а на контакт с посторонней девицей никто не шел. Клиента у нас тогда не было, так что я и не настаивала. В целом расклад обычный. Откровенных врагов у Костровой в театре не было, но недоброжелателей — каждый первый. Чувствуется, дамочка была не особо приятная в общении.

— То есть гадать о мотивах пока смысла нет. Значит, действуем так: я позвоню Сухареву, договорюсь, чтобы он вас подпустил к народу, и отправляйтесь в театр. Схема опроса обычная: кто что видел, у кого было желание, у кого возможность… в общем, вы в курсе.

* * *

Мы были в курсе. Как коротко сформулировал Гошка: «Чай оно не в первый раз». Еще по дороге в театр мы распределили поле деятельности: Гоша начнет работу с вахты (вахтерши — это Гошкина специализация. Он легко управляется с самыми суровыми представительницами этого племени, вызывает у них доверие, материнские чувства и непреодолимое желание обогреть, накормить и поделиться информацией) и продолжит с техническим персоналом, а я сначала поговорю с Сухаревым — Евгений Васильевич звонку шефа не обрадовался, но против нашего присутствия возражать не стал. Уточнил только, что вся информация, которую мы найдем, будет немедленно поступать и к нему. Хотя, на мой взгляд, об этом можно было специально и не упоминать — мы правила игры соблюдаем… ну, как правило, соблюдаем… почти всегда. Потом начну общение с народом — список присутствовавших вчера в театре, который Феликс Семенович приготовил для Сухарева, я, разумеется, скопировала.

В театр мы вошли ровно в четырнадцать сорок шесть. Расстроенная вахтерша дернулась было нас остановить, потом узнала меня и махнула рукой:

— Это вы…

— Здравствуйте, Елена Сергеевна. — Я слегка напряглась, но вспомнила имя женщины. — Сегодня я с товарищем, можно нам пройти?

— Да идите, что там… здесь сегодня и полиции полно и начальства всякого набежало — проходной двор просто. Вы слышали, что у нас тут случилось? Ах да, вы же были здесь… такое горе, такое несчастье! И у кого только рука поднялась, у какого злодея? Такую женщину жизни лишить — красавица, умница, и талантом Бог не обидел, и вообще… А уж Андрей Борисович как убивается, просто почернел весь, смотреть жалко! И Алеша тоже, такой хороший мальчик, надо же ему было так попасть… нет, я, конечно, ничего такого не одобряю, но это же молодежь, надо понимать! Тем более люди все не простые, артисты!

— А как же! — горячо поддержал ее Гоша. — Люди искусства, им без темперамента нельзя! А вот скажите, Елена Сергеевна, сами вы покойницу хорошо знали?

* * *

Я оставила напарника работать, а сама поднялась на второй этаж. Сначала заглянула в кабинет главного режиссера. Дверь была не заперта, но в комнате никого не было. Ладно, раз уж я все равно здесь, имеет смысл поменять накопитель.

Потом я дошла до кабинета директора. Табличка рядом с дверью была побогаче — раза в два больше, черная, с золотыми буквами и золотой же окантовкой. Я подергала ручку и не сдержала улыбки: Феликс Семенович не разделял трепетной веры Рестаева в театральное братство — дверь была заперта. Что ж, пойдем искать людей… Какими такими переходами меня вчера Андрей Борисович в зрительный зал вывел?

Немного поплутав, я все-таки добралась до места. Правда, оказалась я не в самом зале, как собиралась, а на сцене, за правой кулисой. Но в зале хватало народу и без меня. Кто-то рассеянно бродил по проходам, кто-то подпирал стенки, кто-то остановился в дверях… Несколько мелких групп, по семь-восемь человек, неравномерно распределились по залу. Ближе к сцене, не очень удобно вывернувшись в креслах, что-то оживленно обсуждали вчерашняя Блондинка в зеленом (сегодня она была в голубом), Блондинка стриженая, народный артист Станислав Савицкий, Чацкий (я сверилась со своими записями — артист Олег Стрелков) и помощник режиссера Женя. Здравомыслящая Марина Холодова, сидящая рядом, молчала, поглядывая то на товарищей, то на Пашу, который устроился неподалеку от этой шумной группы. В разговор он не вступал, но слушал очень внимательно.

Когда шефу пришла в голову фантазия, что мне полезно будет поработать рука об руку со специалистами правоохранительных органов, и он отдал меня «в аренду» Сухареву, тот определил меня в напарницы Косте, с которым мы, надо сказать, неплохо сработались, но и с Пашей я была в хороших отношениях. Ладно, Паша здесь, а где Костя? Костю я так сразу не нашла, зато увидела Евгения Васильевича. Он стоял ближе к выходу из зала, в группе людей, которых никто не принял бы за имеющих отношение к искусству. Было в них что-то непоколебимое начальственно-административное… Судя по выражению лица Сухарева, слушавшего, почтительно склонив голову, какого-то полного невысокого дяденьку в сером костюме, я не ошиблась. А точно, дяденька-то этот не простой, а целый министр культуры нашей области! И, судя по всему, министр культуры объясняет Евгению Васильевичу, как ему должно действовать, чтобы в течение ближайших двух часов поймать преступника.