Умереть на сцене - Ирина Комарова

— Или вредными, — многозначительно предположила я.

— Или вредными, — согласилась Шурочка. — Но с ней мало кто осмеливался воевать. Галка обид не прощала и спуска никому не давала. Что раньше было, не знаю, я всего три года здесь, но, когда я пришла, у Галки в театре врагов уже не было.

— Даже так? Но недоброжелатели, наверное, остались? И что, много их?

— Большинство. Девчонки из массовки ее терпеть не могли. Феликса она раздражала страшно, хоть он и держал всегда улыбочку. Ум, честь и совесть нашего театра тоже ее не одобряла…

— Э-э-э, прости, Шурочка, я не очень поняла: ум, честь и совесть — это у нас кто?

— Да Марина же, Холодова! Она как актриса — так, ничего особенного. Всю жизнь у стеночки, на заднем плане, если роль со словами выпадет, так уже счастье. Но такие в театре тоже нужны, надо же кому-то «Кушать подано» говорить… А Марина спокойная, добросовестная, дисциплинированная, аккуратная — просто кладезь всех достоинств, которые нашей братии не свойственны. Сразу после училища в наш театр пришла и уже больше двадцати лет служит… ветеран труда!

— Хм. Мне показалось или вы ее действительно не очень любите?

— Почему не люблю? — искренне удивилась девушка. — И люблю, и уважаю, и даже восхищаюсь! Но реально — выбешивает она страшно. Это же просто невыносимо, когда вот так, у человека одни достоинства. Нельзя же такой во всем и всегда правильной быть, до отвращения! А главное, она никому ничего доказать никогда не пытается! Роли не просит, на репетициях не высовывается, не интригует, даже не сплетничает никогда! Знает, что таланта у нее с гулькин нос, но из театра не уходит — а что, какая-нибудь ролька, хоть с подсвечником у дверей постоять, для нее всегда найдется. И это ее устраивает, представляешь! Я таких людей просто не понимаю.

— А с Костровой у нее какие были отношения?

— Это ты спрашиваешь, не могла ли Марина Галке какой отравы подсыпать? Вряд ли. Я же говорю, слишком правильная она. Нет, если бы у нее была причина, то без проблем, как по приговору народного суда… но я не представляю, что такого Галка могла отмочить, чтобы Марина ее жизни лишила. Да и не общались они практически: Галка Марину игнорировала, а Марина ее просто не замечала.

— А оскорбленное самолюбие? Зависть к таланту? Ревность, наконец?

— Ну ты скажешь! К кому ей ревновать, к Алешке, что ли? Или к Андрею Борисовичу? Нет, это не про Марину. Рестаева она уважает, конечно, но влюбиться в него? И тем более в Лешку. Она… как бы это сказать… слишком здравомыслящая для подобных чувств.

Я машинально кивнула. Помните, я тоже сразу определила Марину как «здравомыслящую» женщину. А Шурочка, все так же задумчиво, продолжала:

— Насчет самолюбия и зависти к таланту, тут тоже мимо. Марина как-то интересно устроена: она понимает, что саму ее Бог обделил, но очень спокойно к этому относится. Да, она в театре всегда была и будет, даже не на вторых, а третьих, четвертых ролях, но ее это устраивает. Я не понимаю, как так можно, совсем без амбиций! Я так не могу! Не умею!

— То есть ты таланту Костровой как раз завидовала, — не удержалась я.

— Не то чтобы таланту… — неожиданно серьезно ответила Лиза. — Талант у меня и у самой не маленький. Но вот все то, что к таланту прилагается… фактура, черт ее дери! Я понимаю, что ту же Софью, например, Андрей Борисович в любом случае Галке отдал бы, но меня-то даже пробовать не стали: Лиза — и никаких разговоров!

— Понимаю, — сочувственно покивала я. — Но честно скажу: не знаю, какая из тебя вышла бы Софья, а вот Лиза мне вчера очень понравилась.

— Спасибо, — улыбнулась она. — Приятно, когда тебя ценят. А то, знаешь, есть такие люди… Кстати, будешь с нашим эсэсовцем разговаривать, не верь ни одному слову!

— Подожди, Шурочка, какой эсэсовец? Откуда у вас в театре такая экзотика?

— Ты разве не знаешь? Хотя, конечно… это так, шутка для своих. Станислав Савицкий — СС, значит, эсэсовец, понятно?

— Хм. Понятно, конечно, но как-то это звучит не очень… приятно. Он не обижается? Народный артист все-таки.

— И что? Народный артист — это звание, которое совершенно не мешает ему быть полной и откровенной гнидой. Точнее, наоборот: то, что он гнида, помогает ему быть совершенно гениальным артистом.

— Как это? — опешила я.

— Ну как… это долго объяснять. Понимаешь, не зря церковь говорила, что артисты нелюди, что у них души нет. Хороший артист, он изнутри должен пустым быть, чтобы роль хорошо легла, своей личности минимум, и она должна быть такой… пластичной, приспосабливаться ко всему. Может, Марина потому и такая плохая актриса — слишком она сильная личность, и порядочная — всегда и во всем. Ум, честь и совесть нашего театра, это же не я придумала. А у нас как? Играешь негодяя — становишься негодяем, играешь святого — сам святой… поэтому обычным людям так трудно с артистами уживаться, чтобы все это принимать, особый склад нужен.

— Но тогда почему обязательно гнида? Можно же быть святым?

— Ну ты скажешь! Ты много в своей жизни святых встречала? Гнидой быть проще. И проще собирать разные мелочи, детали для образа. Для нашего эсэсовца подслушивать и подглядывать — это естественное состояние. А уж разносить по театру, что он там подслушал и подсмотрел, еще более естественно. Причем когда он рассказывает очередную сплетню, то, как правило, подправляет ее, чтобы события выглядели более драматично, сам меняет текст и мизансцену… например, люди обменялись парой колкостей, а он рассказывает про эпическую драку с применением бутафорских кинжалов. Хотя, — она хихикнула, — надо признать, что иногда его бредни на пользу идут. Ты же моего парня видела, Олега? Красавец, правда?

— Хорош, — согласилась я. — Немного не в моем вкусе, но хорош.

— Да ладно, — не поверила она. — Олежка на любой вкус конфетка с начинкой! И наши театральные девки хвостом за ним вились! Мне он сразу понравился, но я в сторонке держалась, не привыкла, понимаешь, в очереди за мужиками толкаться. Поглядывала в его сторону — это да, но ближе к телу не старалась пробиться. А потом Андрей Борисович «Хануму» поставил… это был мой бенефис! Галка долго колебалась, но решила не жертвовать молодостью и красотой, играла Сону. Олежка мой, естественно, Котэ, Савицкий приказчика Акопа, а я Хануму! Ох я и оттянулась! Успех был бешеный, публика просто рыдала, рецензии хвалебные каждая газетка почла за честь напечатать! Тогда Олег начал тоже в мою сторону посматривать, заинтересовался. Но ничего даже близко не было, мы с ним и не разговаривали толком ни разу, только по роли. А эсэсовец вдруг растрепал по театру, что видел, как Котэ Хануму у нее же в гримерке в антракте оприходовал по полной программе. Все, конечно, только посмеялись — я, чай, не Ермолова, у нас гримерка на четверых! В антракте чаю спокойно не выпьешь, а уж сексом заниматься… проще сразу на сцену, перед зрителями выйти. В общем, наши посмеялись, поподкалывали нас, да и забыли. А потом Олег сам ко мне подошел и говорит: «Знаешь, а мне эта идея понравилась. Если ты не возражаешь, может, действительно основания для сплетен дадим?» Так что за свое личное счастье я Савицкому даже где-то благодарна. Но мужик все равно неприятный. И ты с ним тоже осторожнее. Наплетет твоему парню, что было и чего не было… замучаешься потом оправдываться.