Королева праха и боли - Лив Зандер

глядя, как Ада примеряет девочке какую-то самодельную обувку.

– Что энто девка делает?

– Заботится о детях, вверенных ее попечению. – Что-то шевельнулось у меня под ребрами: ощущение столь же нежеланное, сколь и настойчивое, как бы я ни пытался отрицать его существование. – Ну как могла такая женщина использовать ребенка, чтобы прикрыть свой обман?!

Моя старая служанка приподняла бровь, наградив меня тяжелым обеспокоенным взглядом:

– Ты начинаешь сомневаться в ее предательстве, хозяин?

Я прикусил кончик языка.

Начинаю сомневаться?

Мой разум был… не в порядке после того, как я сбежал от священников, измученный двумя неделями самых чудовищных пыток. В облике человека я страдал от человеческих несовершенств, от человеческих недостатков. Я мог ошибаться. Мог среагировать опрометчиво, отдавшись на милость воспоминаниям о тысячах прошлых предательств и потрясению от исчезновения моей жены.

– Разве не доказывала она много раз свою честность? – пробормотал я. – Разве не выглядела убежденной в собственной лжи?

Ада не глупа, но она всегда была презираемой женщиной, больше всего на свете мечтавшей о ребенке. Смертная оболочка в сочетании с желаниями души способна творить удивительные вещи – даже вырывать пищу из желудка. Что, если она действительно считала, что носит ребенка?

Взгляд Орли, теребящей выцветшую ленту на своем платье, уткнулся в землю:

– Внешность человеческая обманчива. Твои ж слова.

Дыхание мое сбилось.

– И верно.

Я что, снова одурачен обманщицей?

Я смотрел на сгорбленную спину жены и видел, как она проводит ладонью по своему животу – круг, другой. Почему она так делает? От горя? Ложного, да, но оттого не менее болезненного.

Неужто я был к ней несправедлив?

Грудь моя сжалась. Как странно, что она смогла подавить потребность дышать – но не желание ласкать то, чего нет. Ох, она так сильно этого хотела.

Как и я.

Да, ничего я не хотел так, как женщину и ребенка… Много детей. Семью. Желание это возросло спустя несколько веков наблюдений за их восхитительной невинностью, чистой, нетронутой еще порочностью смертных.

А теперь ничего этого у меня никогда не будет.

И в ответе за это – глупость смертных за Эфенскими вратами. Ох, поглядите, что они сделали с моей Адой. Ее тело такое холодное, а сердце так страшно молчит, лишившись своего неровного ритма.

Поглядите, что они сделали с нами.

Злые, подлые, своевольные смертные.

– Я поеду за Эфенские врата и соберу армию. – Воздам должное тем, кто осмелился прикоснуться к моей жене, а потом тем, кто осмелился прикоснуться ко мне. – Ха, смерть снова будет гулять по их краю, пока сама земля не затрясется от страха.

Орли переступила с ноги на ногу, с еще большим рвением разглаживая свою выцветшую ленту.

– А ты подправишь трупы в троне, прежде чем уедешь? Их вечные стенания действуют на мои бедные нервы.

Я растерялся:

– Как так? Они десятилетиями вели себя благословенно тихо.

Старуха всплеснула руками:

– Ах, ты ж еще не видал их опосля того, как проснулся, а ведь наша девка прорезала им рты.

Прорезала им рты.

Их лживые рты.

Руки под кожей начали зудеть, в нос ударил запах пепла; захотелось расчесывать себя до крови, сдирая эту вонь. Моя жена вновь осмелилась на очередной проступок. Зачем?

– Она говорила с ними?

– Аха, я видела, как она сидит на троне и перешептывается с ними, тихохонько, как лесная мышь в корзине с кукурузой. – Орли пожала плечами. – Не знаю уж, че там у них. Можа, секреты, можа, какая ложь. Как знать?

Ложь.

Все мышцы моего лица инстинктивно напряглись. Я насторожился. Эта реакция выковывалась среди нескончаемых языков пламени и закалилась в холоде разбитого сердца. Неужели женскому непостоянству нет конца? И нет конца интригам моей жены?

– Аха, девка говорила, ты стал хуже прежнего, – продолжила Орли. – Ох… Какое отвращение стыло в ее глазах, когда она говорила о хозяине. Прям ненависть.

Ненависть.

Новые подозрения воспламенили мою кровь:

– Когда предатели сходятся, перешептываясь, пользуясь тем, что хозяин спит, это не сулит ничего хорошего.

– Я те говорила… – протянула Орли. – С самого начала я говорила те, что энта штучка себе на уме.

И что она сбежит от меня.

Она что, снова планирует побег?

Ногти мои впились в ладони. М-м-м, мертвые вообще-то мало заинтересованы в побеге от меня, ибо я их хозяин, но моя жена даже в смерти оказалась самой упрямой.

Она вступила в сговор с теми, кто причинил мне зло, расспрашивала о моем брате, даже топилась, чтобы задушить свою тягу к моему теплу, – мда, последнее особенно впечатляет.

Жилка задрожала на моем виске. Что, если она в отчаянии стремилась найти убежище у моего брата? Или, может, пыталась отыскать способ избавиться от оков Ярина в своей душе? Сбежать от меня в вечную смерть?

Возможно.

Душа – хрупкая штука, требующая формы, оболочки, за которую можно цепляться. Ни одному трупу со связанной душой никогда не удавалось разорвать узы, поскольку это требовало серьезного членовредительства – то есть поступка, полностью противоречащего инстинкту самосохранения смертных.

Но опять-таки, ни одному трупу никогда не удавалось утопиться на дне источника, подавив врожденную потребность дышать.

Ни одному – кроме жены.

Моей коварной жены.

Мышцы мои напряглись от страха – при мысли о том, что я могу потерять ее. Потерять навеки. Может, нужно сотворить ей новый ошейник? Новую цепь? Пять цепей?

Яростный прилив гнева опалил мои вены, сжигая меня изнутри. Но куда более болезненным был совершенно другой позыв – собственническое желание засадить мою маленькую в костяную клетку.

А еще лучше – в мой трон.

Непростительный поступок.

Ада навсегда возненавидит меня.

Нет. Она уже ненавидит меня.

Так какое это имеет тогда значение?

Разве чувства, связывавшие нас, не зачахли, миновав точку прощения? Точку спасения? Разве она не моя, не та, с кем я могу делать все, что пожелаю, не заботясь о ее отношении? Или я опять слишком суров? Слишком спешу с суждениями?

Я перевел дыхание, пытаясь успокоить сердце, переполненное болью и недоверием.

– Я должен подумать об этом.

– Подумать? – Пальцы Орли скомкали ткань платья. – Ну… Пока ты думаешь, я буду приглядывать за ней.

Остановили меня не столько ее слова, сколько то, как она переминалась, поджимая пальцы ног.

– Чего это ты так беспокоишься о том, что тебя не касается?

– Ах, хозяин, прошло уж двести лет, но не было и дня, шоб я не жалела о той роли, которую сыграла в исчезновении маленькой леди. – Бледные губы Орли сжались в тонкую линию. – Самое меньшее, че я могу сделать, энто следить за твоим сердцем и предостерегать тя. Аха, у мя-то