Королева праха и боли - Лив Зандер

когда мне уже стало не по себе, он ответил:

– Да.

Одно слово.

В котором явно прозвучала нотка осторожности.

Меня пробрала дрожь. Тишина пещеры показалась оглушительной. Я как раз искала его, когда заметила, что черные вены на моих руках исчезли, но что, если Орли добралась до Еноша раньше меня? Что она наговорила ему?

Я повела лезвие вниз одной рукой, другой придерживая отделяющуюся кожу, чтобы она не свисала и не болталась на пути ножа.

– Ты как-то сказал мне, что Бледный двор вырос вокруг тебя, когда ты… ну, появился. Как ты узнал о своих обязанностях? Кто научил тебя, что нужно делать?

– А кто научил тебя дышать?

Я поежилась, отрезая вторую полосу, и стряхнула ее с ножа. Кожа с жутким шлепком упала на землю.

– То есть ты утверждаешь, что просто знал? Вы все трое – знали?

Плюх.

Он снова передернул плечами, ежась от горячей воды. Вдоль позвоночника Еноша струилась алая река.

– Что за любопытство к моим братьям тебя обуяло?

Мне любопытно, как до них добраться.

– Я помню двор Междумыслия. Богатые ткани. Подушки. Теплый свет. Совсем не похоже на Бледный двор.

Снова взревела повисшая между нами тишина, так яростно раскачивая мое сердце, что даже показалось, будто оно снова забилось. Всякое воспоминание о каждой моей стычке с Еношем убеждало меня держать рот на замке.

Рука моя описала круг, погладив живот.

Нет, нужно продолжать.

Сделав бесполезный, но успокаивающий вдох, я прижала острие ножа к его правой лопатке:

– Но я не помню, как попала туда.

И опять тишина.

– И как оказалась у тебя на руках, тоже не помню. Словно целые куски памяти просто исчезли. – Разрез. Кряхтение. Плеск. – Ты нашел меня мертвой в деревне, верно?

Енош дернул плечами так, что суставы затрещали от напряжения.

– Ты звала меня из толпы мертвых, в твоем голосе звучала паника. Я пришел так быстро, как только смог…

– Я была напугана. Как только они погнались за мной, я поняла… – Голова моя качнулась сама собой. – Поняла, что все кончится скверно. Почувствовала это сердцем, правда. И мысленно закричала, прося тебя прийти и спасти меня.

Он чуть повернул голову, ровно настолько, что я смогла увидеть идеальные очертания его скулы, обтянутой гладкой кожей.

– Тут я подвел тебя. Не отрицаю.

Ох, он подвел меня не только тут, но упоминание об этом не изменит прошлого и не поможет мне наладить будущее.

– Ты плакал из-за меня? На твоем лице были следы слез.

– Тебя это удивляет, маленькая? – Енош медленно повернулся. Лицо уже полностью исцелилось, и все же в глубине его ртутных глаз словно бы затаился какой-то надлом. – Ты считаешь, что боги не плачут? Не страдают? Им не бывает больно? Они не надеются, не желают? – Нахмурившись, он потянулся к рубцу на моей щеке, провел пальцем по неровной коже. – М-м-м, я плакал над твоим мертвым телом, Ада. Я горевал о твоей смерти. Я праздновал ее. А потом горевал снова.

– Праздновал, – повторила я. – Потому что знал, что я никогда уже не захочу сбежать от тебя. Не захочу, после того как вы с Ярином свяжете мою душу.

– Да, живые согревают, но мертвые повинуются. – Его верхняя губа дернулась. – Кроме Королевы гнили и боли… которая не повинуется никогда.

– Ты жалеешь, что связал мою душу? Доставил меня на двор Междумыслия? – Комок прокатился по горлу, густой, болезненно сухой. – К Ярину?

– Ярин. Ярин. – Желваки заходили на скулах Еноша. – Ты проявляешь странный интерес к моему брату. Своему… хозяину.

Я потупилась, боясь, что он прочтет в моих глазах правду.

– Мне просто… любопытно.

– Любопытно?

Я знала, что ступила на тонкий лед.

– Как он появляется из ниоткуда. Как возникает и тает его двор. И вообще, как кто-то туда попадает?

Я перестала дышать.

Неверный вопрос.

Лицо Еноша окаменело, даже верхняя губа больше не шевелилась.

– Ты хочешь разыскать его?

Да.

– Нет.

Рука моего мужа взметнулась из воды, стиснула мою корону, подтянула мою голову к губам, и те, коснувшись мочки моего уха, прошептали:

– Лгунья.

Мое гниющее сердце точно провалилось в яму скисающего желудка. Что теперь? Сказать ему правду? Соврать, чтобы выпутаться?

Нет, я, может, и скверная рыбачка, но лгунья из меня еще хуже. Я вообще не лгунья! Но это не значит, что я настолько глупа, чтобы выложить всю правду. Еще не время.

– И не надоело тебе так меня называть? – Я подалась к нему, ослабляя давление на голове. – Как будто ты сам никогда не врал!

Он хмыкнул:

– Я никогда не говорил тебе ничего, кроме правды.

Короны он не отпустил, но я кое-как повернулась, так, что губы мои прижались к его уху:

– Лжец. Ты сказал мне, что Джоа убил Ньялу из-за мести, но мы оба знаем, что она попросила его убить ее. Что отказалась возвращаться к тебе, потому что не любила тебя. Она любила его.

Он дернулся, будто я пырнула его ножом.

Ледяной страх побежал по моей спине. Не из-за того, что дрожь его руки проникла мне в голову, и даже не из-за того, как он долго-долго, целую вечность втягивал в себя воздух. Нет, дело было в воцарившемся бесконечном молчании, заставляющем меня бояться за свою жизнь, которую я уже потеряла.

Тишину расколол его смешок, кошмарный, как скрежет когтей по черепу.

– Да, маленькая, она так и не полюбила меня.

Я сглотнула, но комок накрепко застрял в горле, так что изо рта вырвался такой звук, точно меня тошнило:

– Енош, я…

– А как она могла полюбить меня, а? – Он дернул корону, чуть не опрокинув меня в воду, и сам одним стремительным рывком вылетел из источника. – Я же ведь чудовище? Монстр? Дьявол?

Я поползла назад, отталкиваясь ногами и ерзая задницей по полу – и врезалась в стену маленьких трупов.

– Енош, что ты…

– Кто может полюбить такого жестокого ублюдка? – Он дернул корону, поднимая меня, и так впился пальцами в талию, что кожа воспламенилась. – Уж конечно не ты. Ты – никогда. О нет, все, что у тебя есть для меня, – это ненависть и обман.

Мои ноги оторвались от земли.

Пещера завертелась.

Енош перебросил меня через плечо, так что мир перевернулся вверх тормашками, и я ткнулась лицом в его спину.

– М-м-м, моя вероломная женушка опять планирует побег. Ошейник ее не удержит. И цепи тоже. Но я знаю одно место, которое удержит наверняка.

Его трон.

Ну вот, я этого добилась.

Зародившееся где-то глубоко-глубоко внутри оцепенение растекалось по всему телу, проникая в каждую хрупкую кость, в каждую неподвижную вену, в