У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

- Да не плохо... — рассудительно ответил другой голос. — Это ему по роже дали, чтоб не хамничал…

- А-а... — успокоенно протянул первый. — Ая подумал, может, с сердцем плохо…

Трамвай медленно затормозил на остановке, водитель прокричала:

- Клементовский!

Пассажиры осторожно обходили лежащего на полу парня. Тот наконец пришел в себя, сел, судорожно глотая воздух, прохрипел:

- Ну, с-сучара... ну, погоди…

Тучный здоровяк в рабочей спецовке наклонился к парню, прогудел добродушным басом:

- Скажи спасибо, милок, что он тебя до смерти не прибил. Я бы тебя точно укокошил…

Люба спрыгнула с трамвая, подала руку Степану Егоровичу, и он, смутившись, все же протянул свою, другой рукой взялся за поручень и сошел на землю, подумав при этом: «Вот тебе ясно дали понять, что калека есть калека, Степа...» Но он ошибался. Пока они шли по улице к дому, Люба ругала его, обзывала бугаем, хулиганом, разбойником. Степан Егорович смущенно оправдывался.

- И чего такого обидного он сказал? Ничего обидного! — Она вдруг остановилась, положила руки ему на плечи, заглянула в глаза своими ярко-голубыми убийственными глазищами, усмехнулась зазывно и так подло соблазняюще, что у Степана Егоровича перехватило дыхание. — А может, и правда, Степан, надо было тебе везти меня в парк культуры... на травку, а? Обниматься ты умеешь, черт хромой! — и она захохотала и побежала вперед по улице.

Дурацкая кривая улыбка застыла на лице Степана Егоровича, словно приклеенная, и в голове вертелось: «Ну, зачем она так со мной?.. Дурочку валяет... Э-эх, Люба, Люба...» Он наконец очнулся и медленно пошел, постукивая деревянной култышкой.

Люба ждала его у подъезда, крикнула издали:

- Быстрее, Степан! Сколько ждать можно?

Он не ответил, не заторопился, шел и шел, глядя себе под ноги. Подошел, открыл дверь подъезда, хотел шагнуть внутрь. Люба остановила его, взяла за руку. Она чутко все поняла, спросила с тревогой:

- Подожди, Степа. Ты что, обиделся? Я ж пошутила…

- Потому и обиделся, что пошутила... — усмехнулся Степан Егорович и вошел в подъезд.

На следующий день жители квартиры похоронили Розу Абрамовну и справили поминки. Все как положено, по-человечески. Управдом опечатал комнату Розы Абрамовны, тоже посидел за столом, выпил за упокой души рабы Божьей... Игорь Васильевич тут же принялся выяснять у управдома Григория Николаевича, кому достанется комната Розы Абрамовны. Управдом с важным видом ответил, что это дело решат в райисполкоме.

И тут разгорелась нешуточная свара. Выяснилось, что на комнату Розы Абрамовны претендуют чуть ли не все обитатели коммуналки, за исключением, пожалуй, Степана Егоровича и бухгалтера Семена Григорьевича. Его вообще на поминках не было. Сцепились кассирша Полина, Нина Аркадьевна с Игорем Васильевичем, Зинаида с Егором Петровичем и Люся — жена участкового врача Сергея Андреевича. Правда, Сергей Андреевич сторону жены не брал, наоборот, урезонивал ее как мог, а потом махнул рукой и ушел в свою комнату.

Аргументы у всех были одни и те же — теснота, спят на полу, сидят на головах друг у друга. Люба от участия в скандале удерживалась, но Федор Иванович несколько раз вставлял:

- А Борька вот из тюрьмы придет, куда ему деваться? Ни сесть, ни лечь.

- Да когда еще придет-то ваш Борька! — кричала Полина. — Может, и не придет вовсе! Может, ему в московской прописке откажут! Скажи, Григорий Николаич, могут отказать?

- Ежели признают особо опасным рецидивистом, могут и отказать, — с важным видом отвечал Григорий Николаевич.

- Какой рецидивист, окстись, Григорий Николаич! — вспылила Люба. — У него первая судимость!

- А где первая, там и вторая! — яростно отвечала Полина. — А у меня две девчонки уже большие, на одной кровати не умещаются! Где я на девяти метрах вторую поставлю?!

- Кончайте, бабы... — вяло бросил Егор Петрович.

Он после позавчерашнего дебоша все еще чувствовал себя виноватым.

- А ты сиди, тютя-матютя! — обрезала его жена Зинаида. — Только и умеешь, что дебоширить по пьянке, а как до дела дошло, так ты как ягненок!

- А что я сделаю? Силком, что ли, вселюсь в эту комнату?

- Другой бы взял и вселился! Пусть попробуют трудящего человека выселить! — разорялась Зинаида.

- По закону надо действовать, по закону! — стучал ладонью по столу Игорь Васильевич.

- Знаем, какой ты законник! — набросилась на него кассирша Полина. — Пойдешь взятки раздавать налево-направо!

- Ты что мелешь, Полина? — выкатил на нее возмущенные глаза Игорь Васильевич. — За такие слова я могу и в суд на тебя подать!

- А подавай, не жалко! Напугал! Ишь ты, правда глаза колет! — и Полина ехидно рассмеялась.

- Ладно, граждане хорошие, я, пожалуй, пойду. — Григорий Николаевич степенно поднялся. — Благодарю за угощение. Царствие небесное покойнице... — и, надев полувоенную фуражку, управдом ушел.

После его ухода скандал разгорелся. Теперь кричали и ругались все, и уже ничего нельзя было разобрать.

Один спорил с другим и все со всеми. Оскорбления сыпались, как горох из порванного мешка.

- Я — деятель культуры, между прочим! — кричал Игорь Васильевич. — А вы?

- Ну-ну, давай, шкура ресторанная, скажи, кто я такая! — наступала на него Зинаида. — Егор, дай ему в глаз! Я отвечаю!

- Ты ответишь, как же... — хмыкнул Егор Петрович и, прихватив со стола недопитую поллитровку, поспешил смыться к Степану Егоровичу.

С уходом Егора Петровича страсти накалились до последнего предела, и, конечно же, вспыхнула драка.

Опять-таки дрались все и со всеми. Побили множество посуды, насажали друг дружке синяков, единственному представителю мужского пола Игорю Васильевичу порвали пиджак и выдрали клок волос из шевелюры.

В разгар драки пришли с улицы Робка и Володька Богдан и замерли на пороге кухни, зачарованно глядя на потасовку.

- Во дают... — восхищенно протянул Володька. — Как же пожрать-то? У меня в животе бурчит.

Они прошмыгнули к порушенному столу, ухватили большую чашку с салатом, набросали на тарелку кружков колбасы, схватили банку со шпротами, несколько кусков хлеба и ретировались в коридор.

- Пошли ко мне, пожрем спокойно, — сказал

Богдан.

- А отец?

- Он у Степана Егоровича пьет…

И друзья удалились в комнату, отужинали на славу и помянули добрым словом покойницу Розу Абрамовну.

Все это время из кухни доносились крики и грохот.

- Во дают! — ухмылялся Богдан, шамкая набитым ртом. — Прям хуже детей, ей-богу!

В комнате Степана Егоровича драка