У каждого своя война - Эдуард Яковлевич Володарский

- Ваше здоровье, — через силу улыбнулся Робка и в два глотка проглотил холодную обжигающую жидкость.

Гаврош засмеялся, девушка Милка захлопала в ладоши. Трешник поднес Робке кусок колбасы и горбушку хлеба. Робка, давясь и глотая слюну, откусил колбасы, принялся быстро жевать. Гаврош налил в стакан еще, протянул Богдану. Тот вздрогнул, отшатнулся, даже лицо перекосилось.

- Не-е... я ее ненавижу…

А у Робки перехватило дыхание и слезы выступили на глазах. Он обжег «дыхалку» и сильно закашлялся.

- Ты водичкой запей, Роберт, держи. — Милка протягивала ему бутылку фруктовой воды и теперь не смеялась, наоборот, глаза были сочувствующими, Робке показалось даже, что она искренне за него встревожилась. Он взял бутылку, попил из горлышка кисло-сладкой воды. Наконец вздохнул облегченно и... улыбнулся Милке, протянул ей бутылку, пробормотал:

- Спасибо…

- Полегчало? — она тоже улыбнулась.

- Ага... порядок…

- Ой, Робертино, какой ты смешной! — и она снова залилась радостным смехом. — Гаврош, правда, он на медвежонка похож?

Гаврош с усмешкой посмотрел на Робку, подмигнул ему, дескать, держись, малый, а потом ущипнул струны гитары и запел:

Сижу на нарах, как король на именинах,

И пайку серого мечтаю получить.

Гляжу, как кот, в окно, теперь мне все равно,

Я никого уж не сумею полюбить…

Девушка Милка сделала Робке жест рукой, приглашая сесть рядом, и подвинулась, освобождая место.

Робка повиновался, сел, и она вдруг властно обняла его, притянула к себе — рука у нее неожиданно оказалась сильной, уверенной. Робка окаменел, весь напрягшись.

А Милка спросила, наклонившись к самому его уху:

- В школе учишься?

- Учусь в девятом…

- Молодец... — она улыбнулась, глядя ему в глаза.

До этого никогда в жизни Робка не видел так близко незнакомого женского лица... полураскрытых губ, сахарно поблескивающих зубов... широко распахнутых таинственных глаз…

- Меня девчонки целовали с аппетитом, — пел Гаврош, — одна вдова со мной пропила отчий дом…

- Витек, я у тебя пересплю сегодня? — спросил мрачноватый молчаливый дядя. — Мать в ночную?

- В ночную... — кивнул Гаврош и заиграл быстрее, запел другую песню:

И недоедали от Москвы до самой Колымы,

Много или мало, но душа устала,

От разводов нудных по утрам,

От большой работы до седьмого пота,

От кошмарных дум по вечерам.

Голос у него был приятный, довольно глубокий, располагающий, глаза озорно прищурены, лукавая улыбка появлялась на губах и пропадала. Вдруг Милка убрала свою руку с Робкиного плеча, решительно поднялась:

- Ну, мне пора, мужики. Батя больной лежит — кормить надо. Проводи, Гаврош... — Она запахнула белый плащ, поправила на шее косынку.

- Не смогу сегодня, Милка, — улыбнулся Гаврош, перестав петь, но продолжая перебирать струны гитары. — Дениса Петровича на ночевку определить надо…

Завтра загляну, годится?

- Тогда меня Робертино проводит, — безапелляционно заявила Милка, сверкнув на Робку глазами.

- Ты че, Милка, обиделась? — удивился Гаврош. — Ну, детский сад, ей-богу! — Он покрутил головой, запел тихо:

Таганка-а, все ночи, полные огня,

Таганка, зачем сгубила ты меня,

Я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант,

В стенах твоих, Таганка-а…

- Ну что, Робертино, проводишь? — Милка уже не обращала внимания на Гавроша, смотрела на Робку и улыбалась.

- Выпей на дорожку, Роба. — Трешник протянул ему водки в стакане, лыбился шкодливо. — Для храбрости…

- Пошел ты... — Робка резко оттолкнул его руку, водка расплескалась из стакана. — Не тебе подначивать, понял?

- Правильно сказал, Роба! — ухмыльнулся Гаврош. — Каждый сурок знай свою норку... — и засмеялся.

- Не слушай их, дураков... — прошептала заговорщическим тоном Милка и взяла Робку под руку, повела. — Пошли, пошли…

Никогда в жизни не ходил он с девушкой под руку, да еще чтобы она держала под руку его. Робка шел как парализованный, едва передвигая одеревеневшие ноги.

А Милка тесно приникла к нему, и во время ходьбы при каждом шаге он ощущал прикосновение ее бедра.

- Ты отличник, наверное? — весело спрашивала Милка, косясь на него сбоку.

- Ага, на золотую медаль иду, — ответил Робка. — А ты, наверное, в университете учишься?

В ответ Милка заливисто рассмеялась, махнула рукой:

- Скоро буду профессор кислых щей... — и уже серьезно добавила после паузы: — Я в столовке на Пятницкой работаю. Приходи — накормлю задарма.

- Спасибо. А и думаю, где я завтра кормиться буду? Ты с Гаврошем давно ходишь?

- Тебе-то что? Любопытной Варваре нос оторвали!

- Отрывай, не жалко... Мне почему-то все хотят нос оторвать... Неужели такой большой?.. У Гавроша, кажется, больше... — он вдруг споткнулся на ровном месте и чуть не упал.

Милка рассмеялась, крепче прижала его к себе:

- Ой, да ты пьяный совсем, Робертино! О-ой, какой смешной! Ну вылитый медвежонок! И еще косолапит!

- Где? Не может быть... Хожу нормально, как все советские люди... Все, нормалек... я ни в одном глазу! — и он опять споткнулся.

- Может, я тебя провожу, а, Робка? — она остановилась, посмотрела ему в глаза. Он ощущал ее дыхание на своем лице. И вдруг под сердцем у него стало пусто, он зажмурился и ткнулся губами в ее губы, попытавшись поцеловать. Милка легонько отстранилась, насмешливо посмотрела. Так взрослые женщины смотрят на неразумных детей.

- Ну ты даешь стране угля, Робертино! Мелкого, но много... Ты всегда так?

- К-как «так»? — язык у Робки вдруг стал заплетаться.

- Сразу целоваться лезешь... — она опять издевательски рассмеялась, продолжая крепко держать его под руку. — Хоть и не умеешь целоваться, а лезешь!

- П-пусти м-меня... — попросил Робка. — Я п-пой-ду.

- Ты, наверное, страшный бабник будешь, Робертино, а? Ходок!

- П-пусти, Мила... извини... я не хотел…

- Ладно, идем. — Она пошла по переулку, увлекая его за собой.

- Н-нет, правда, Мила... я не хотел, ты извини…

- Да я не обиделась, — она опять озорно посмотрела на него сбоку. — Может, мне понравилось…

Робка, чувствуя, что над ним издеваются, подавленно молчал.

- Давай быстрей, герой. А то мне к отцу больному надо. — Она зашагала быстрее. — Ты где живешь? С Гаврошем в одном дворе? Ну пошли, пошли…