Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

забежал в конторку взять плащ. Печурка уже лоснилась покрасневшими чугунными боками. Постаралась инструментальщица тетя Шура, взявшая забывающего о себе начальника депо под свое покровительство. Может быть, она и права в том, что аттестовала Тимофея. Ведь кабинет ему, после смерти старой Верзилихи, и квартирой служит. Похоронив Киреевну, совсем перебрался сюда Тимофей. А толкутся здесь кому надо и кому вовсе незачем потыкаться — все рып да рып. Сколько людей за день перебывает! Помещение выхолаживают, грязь ногами тащат, цигарками, как в кабаке, смердят. Пользуются тем, что он, Тимофей, «тронутый»: день ли, ночь — всех принимает. Поблажку дал. Людям покажи свою к ним слабость — на голову сядут... Это так тетя Шура рассуждает. Затеется с уборкой, а сама ворчит: «И ходют, ходют. До чего обнаглели: огород не такой дали — сюды, к самому. Будто у начальника делов иных нет, как огороды делить... Ты бы, Авдеич, построже с ними, поавантажней, — наставляла его. — А то вот кину прибираться, поглядишь, что они тебе понаделают. Не примешь начальницкого вида — ей-бо кину!»

Тимофей улыбнулся, вспомнив тети Шурины угрозы. В конторке снова чисто, тепло. И уходить не хочется. Упал бы на койку и не встал.

Что правда, то правда — выбился Тимофей из сил. На пределе работает. А держится. Наверное, потому что сейчас иначе нельзя. К 26-й годовщине Октября депо выдавало из ремонта два сверхплановых паровоза. Это была настоящая битва. Люди сутками не покидали цехов. И словно в награду за самоотверженный труд, советские воины накануне великого праздника выбили фашистов из Киева. Давно уже Тимофей не видел такого ликования, такого воодушевления. «Все для фронта, все для победы над ненавистным врагом!» этим призывом начинались и оканчивались выступления на общедеповском торжественном митинге. Освободив столицу Украины, советские войска с ходу взяли Фастов. На западном направлении гитлеровцы оттеснены почти на сто километров. В эфире гремит и гремит набатным призывом, приказом Родины

...Дадим отпор душителям всех пламенных идей,

Насильникам, грабителям, мучителям людей!

Пусть ярость благородная вскипает, как волна, —

Идет война народная, священная война!..

И еще потому держится Тимофей, что отозвался Сережка. Будто второе дыхание дало ему это небольшое, полное тревожного ожидания письмецо. Жив сын! В госпитале, но — жив! Долго пробыл в пути маленький бумажный треугольник — ведь первые почтово-пассажирские поезда из Москвы начали прибывать лишь в октябре. И все же пришли эти строчки, чтобы напоить Тимофея радостью. В них и не сказано-то ничего, в этих строчках, отосланных в неизвестность. Они так и начинались: «Не знаю, кому попадет мое письмо...» Потому, наверное, и не написал, какое у него ранение. Лишь указывал адрес госпиталя и просил сообщить, известно ли что-нибудь о его родных. Но это была Сережкина рука! Слабая, непослушная, однако Сережкина!

В тот же день отписал ему Тимофей. И поспешил Елену обрадовать, адрес ей переслать. Теперь ждет не дождется ответных вестей. По времени уже пора бы, да что-то молчит сын. От Елены получил взволнованное — не понять, чего в нем больше: радости ли, тревоги — письмо. А Сергей молчит. Может быть, уже снова на фронте, не дождавшись ответа? Или?.. Нет-нет. Елена паникует. В ее характере вот так нагромождать страхи. Он, Тимофей, далек от таких панических умозаключений. Наоборот. Убежден в том, что все будет хорошо. Не зря поет его душа.

— Это черт знает что! — раздалось за спиной Тимофея. В конторку вкатился покрасневший от возбуждения, негодующий мастер подъемки Пантелей Силыч Хариков — маленький, кругленький, благообразный. — Хоть ты ему скажи, Авдеич, тихоне нашему.

— Что такое? В чем дело?

— Так выговоряку закатал.

— Кто?

— Говорю же — помощник твой. Инженер... — Мастер раздраженно передернул покатыми плечами. — Ты дело спрашивай! — снова взвизгнул, видимо, продолжая спор со своим обидчиком. — Нет, воспитывать взялся. Мальчишка! Молокосос! Видите ли, «лаяться нельзя». Так не в тебя же запустил!.. — И к Тимофею: — Понимаешь, Авдеич, дышла навешивали и уронили, раззявы. Мало не рассадили буксовую коробку. Я и пуганул для профилактики. Совсем легонько. Только и того, что богородицу вспомнил. А этот — тут как тут...

Мастер недоуменно уставился на закатившегося в смехе Тимофея.

— Для профилактики, говорите? — заливался Тимофей. — Богородицу?.. А он — выговор!

— То-то и оно, — сердито продолжал мастер. — Уши у него вянут. Не слушай, если не тебе говорено. Да и привыкнуть бы уже пора. Не в благородном собрании находишься — на работе. А как же на работе без этого самого?.. Никак нельзя. Скажи ему, Авдеич. Вразуми.

— Скажу, Силыч, — перестав смеяться, но все еще улыбаясь, пообещал Тимофей.

— Сразу чувствуется рабочая косточка, — приободрился мастер. — Не то, что некоторые...

— Скажу, — повторил Тимофей, — Хоть и неудобно вычитывать ижицу вам, пожилому человеку, а придется. Совсем язык распустили.

Не ожидая такого оборота, мастер уставился на Тимофея круглыми, как и все в нем, глазами.

— Кого матите? — уже строже спросил Тимофей. — Кто вам дал право оскорблять, обижать товарищей?!

— Какие могут быть обиды? — удивился мастер, — Это же, Авдеич, для общего порядка. Безо всякой злости. В нашем деле, каждый скажет, не обойтись без крепкого словца.

— Так вот что, Пантелей Силыч. Еще услышу ваши «художества» — к тому, что дал Николай Семенович, добавлю своей властью. Не уйметесь — на собрание вытащу.

Пухлые губки на озадаченном лице мастера вытянулись в овал, да так и застыли. Даже не верилось, что этот женоподобный, кругленький коротышка способен говорить пошлости. Сейчас он вообще не мог вымолвить ни слова и его будто распирало готовое сорваться с языка, но невысказанное. Он круто повернулся, засеменил к выходу. Там, за дверью, послышались приглушенные взрывы хариковского «красноречия» — Силыч облегчал душу. После этого он вновь появился в конторке — умиротворенный, притихший, как причастившийся грешник. Поднял на Тимофея безвинный, преданный взгляд.

— Это уже кое-что, — понимающе одобрил Тимофей. И предложил — Вы, Силыч, попытайтесь с утра пораньше вот так... выговориться. В степи вон какое раздолье!

— Думаешь, поможет?

— Сейчас же — отлягло.

— И то верно, — вздохнул мастер. — Попытаюсь, Авдеич. Уж попытаюсь.

В конторку приоткрыл дверь Николай Семенович, увидел Харикова, смутился:

— Надеюсь, Пантелей Силыч, я не очень...

— Не очень, не очень, — поспешил согласиться мастер.

Николай Семенович обернулся и кому-то сказал:

— Здесь начальник депо.

— Давай сюда, Николай Семенович, — пригласил Тимофей. — Мы тут тебя вспоминали...

— Мне в кузнечный бежать, — отозвался инженер. — Это я военного привел. Вас спрашивает.

— Военного?.. Где же он?

— Входите, — проговорил Николай Семенович, открывая пошире дверь перед опирающимся на палку