Гагаи том 2 - Александр Кузьмич Чепижный

казалось, камешек ко рту. Все еще боясь подвоха, лизнул его, очень удивился:

— Ты гляди, сла-а-дкий... Похлеще гарбуза.

Высунув весь язык — большой, загнутый лопаточкой, — провел по нему сахаром, удовлетворенно почмокал. И тут же кулачок с лакомством юркнул в рукав, словно в норку.

У Сергея вдруг защемило в груди. Когда-то и ему вот таким мальцом пределом представления о сладости было тыквенное варенье.

— Ты ешь, Мишка. Рубай, — заговорил он срывающимся, ставшим непослушным голосом. Жадными, быстрыми затяжками докурил цигарку, достал из мешка последние три куска сахара, торопливо запихал их в карман Мишкиного пиджака, — На вот. Бери. Сахар, он, брат, полезный — кости укрепляет.

— А тебе?

— Не обо мне разговор, Мишка. Я этого добра перевел на своем веку знаешь сколько! Может быть, вагон и маленькую тележку. До войны он гроши стоил — тридцать пять копеек.

Мишка переступил с ноги на ногу, моргнул глазищами, немало удивившись такой внезапной щедрости, уточнил:

— Насовсем? Без отдачи?

Сергей кивнул.

— Ну так я пошел. — Сначала малец сделал несколько робких шагов, словно ожидая окрика, приказа вернуть то, что дали, а потом припустил бегом. Уже в своем дворе оглянулся, пообещал: — Я еще приду!

Сергей взволнованно проводил взглядом маленькую фигурку в нелепом, жалком одеянии, этого дитя войны, не имеющего представления о сахаре! Свернув новую самокрутку, хватал дым, пока не почувствовал легкое опьянение. Его внимание привлекла женщина. Она торопливо шла по улице, не выбирая дороги. Временами пыталась бежать. Это у нее плохо получалось: ноги вязли в грязи, и она взмахивала руками, как крыльями, точно большая птица, разбегающаяся для взлета, но не имеющая сил оторваться от земли.

Сергей не сразу узнал ее. Уже когда бросилась к нему, понял: тетка Антонида. Но как же она изменилась! Совсем старуха — беззубая, морщинистая. И одежда на ней — как на нищенке. Она никак не могла справиться с одышкой.

— Сережа... — еле вымолвила. — Я уж подумала.. — Будто разочарование прозвучало в ее голосе. Тут же обняла его, заголосила: — Пришел! Явился! Слава те, господи. Вот радость-то!

А мне Дарья: «Беги, Антонида, солдат во дворе!» Так и стрельнуло в сердце — мой Егорушка! Без вести он у нас пропавший. — Она взвыла, прижавшись лицом к колючей Сережкиной шинели. Потом отстранилась, поправила платок, заспешила — Чего ж мы стоим? Идем в хату, Сереженька. Идем в хату. — Отперла дверь, пропустила Сергея вперед, продолжала — А мне Дарья: «Беги, Антонида, солдат во дворе!» Не признала тебя. Да и трудно признать. Гляди, каким стал. Ну точно батя в молодости. Вот так и ногу он тянул, когда пришел с гражданской... Ох, господи, господи! Ишь, как покалечило. Совсем пришел?

— Что вы, тетя Антонида! Немного побуду и снова — айда. — Сергей вошел в комнату, остановился у порога. — А досталось мне еще по-божески. Бывает хуже... — И умолк. На него пахнуло детством. Все здесь оставалось, как прежде: и стол у маленького окна со скобленой добела доской, и лавка — длинная скамья, и русская печь, на которую когда-то брала его Киреевна отогревать после снежных баталий. Так же смотрели из своего угла матерь божья и Георгий Победоносец, задрапированные с боков вышитыми рушниками. Под родным кровом сохранились даже запахи тех далеких времен. Они исходили от подвешенных к сволоку пучков сухого чебреца и деревня, как на украинский лад называют здесь тысячелистник.

— Проходи, Сереженька, в горенки проходи, — приглашала Антонида. — К себе пришел. Домой. Не гляди, что сапоги в грязи — помою полы.

Она сняла ватник, путаясь в длинной старой юбке, громыхая большими рабочими ботинками, захлопотала по хозяйству. Сергей присел на край скамьи, положил вещмешок, сдернул шапку. Нога снова напомнила о себе дергающей болью. Будто он снова, как в детстве, наколол ее и она нарывает.

— А мне Дарья... — в который уже раз начинала Антонида. — Да раздевайся, Сереженька, раздевайся. Зараз протоплю, приготовлю поесть. Ты отдохни, отдохни с дороги.

— Наверное, мы по-другому сделаем, — поднимаясь, проговорил Сергей. Вывернул из вещмешка продукты на стол, — Тут вот тушенка и все прочее... Распоряжайтесь. Пока приготовите, я, тетя Антонида, схожу отмечусь в военкомате. И в больницу зайду — на перевязку.

— И то, и то, — не стала перечить Антонида. — Иди, Сереженька. Оно дело такое — военное.

10

Затянуло небо серой пеленой, задождило. Да и пора — ноябрь перевалил на вторую половину. Только не страшна непогода Тимофею. Вовремя управился со строительными работами первой очереди. Нежданно-негаданно получил подмогу, о которой только мечтать мог: стройматериалы, станки, инструмент.

Еще по сухому это было — в октябре. Позвонил ему Дорохов, позвал гостей встречать. И верно. Приехали дорогие русские братья, привели состав с далекой сибирской станции Тайги. Большой состав, груженный подарками. В вагонах, кроме промышленного оборудования и материалов, — картофель, скот. По подъездным путям въехали в город. Народа собралось! Вокруг возбужденные, радостные лица. С импровизированной трибуны ораторы приветствовали участников беспримерного рейса — бригады механиков Николая Корягина и Раисы Кулагиной. Сменяя друг друга в пути, они пересекли почти всю страну, преодолели несколько тысяч километров, чтобы доставить так необходимые Донбассу материалы и продукты питания. За трибуной устало посапывал паровоз «ЭУ 686-33». Машина, как сообщила делегация сибиряков, была отремонтирована во внеурочное время.

Очень кстати пришел этот эшелон. В тот же день Тимофей отогнал в Ясногоровку десять вагонов с грузом. И дела пошли веселей. А потом все чаще стало поступать необходимое для восстановительных работ. Это была неоценимая поддержка всего народа.

Тимофей помнит выступление начальника дороги на одном из первых собраний партийно-хозяйственного актива. Тогда были названы страшные цифры. Враг разрушил на железных дорогах края восемь тысяч километров путей, тысяча пятьсот мостов, шестьдесят пять паровозных и вагонных депо, более двухсот пятидесяти тысяч квадратных метров жилья, механизированные горки на крупных узлах. В Ясногоровке из ста сорока семи километров путей осталось исправных всего два километра.

Поистине надо быть советскими людьми, чтобы уже в сентябре пустить к фронту воинские эшелоны, чтобы в начале октября по освобожденным участкам магистрали ушли первые маршруты с донецким углем.

Ясногоровское депо тоже сделало все, что было возможно. Хотя и трудно приходилось, а давало под составы отремонтированные локомотивы.

Теперь полегче стало Тимофею. Не разрывается на части, как вначале. Какой ни тихий у него главный инженер, но свой участок работы тянет. И хорошо тянет. Викентий Петрович знал, что говорил. Николая Семеновича и впрямь не слышно. Голос у него ровный, манеры мягкие, а глаза — быстрые, сообразительные. И ведь прибрал к рукам мастеров, зубы проевших на своих должностях.

Тимофей