Черное сердце - Геннадий Геннадьевич Сорокин

помрачнела. Было от чего! Голова мужчины, замотанная женской кофточкой, пропитанной кровью. Больному требовалось хирургическое вмешательство, как минимум наложение швов на рассеченную кожу головы. Начинать утро с серьезной работы врачу не хотелось, настроение было не то.

– Что с вами? – строго спросила Аистова.

– Ударился, – вместо вора ответил Матвеев. – Несчастный случай. Потеря координации.

– На челюсти тоже несчастный случай? – спросила врач, показывая на растекающийся по лицу вора багровый кровоподтек.

– Пьяный был, – равнодушно ответил инспектор. – Подрался с кем-то, потом упал.

Врач принюхалась. От мужчин исходил запах ядреного перегара. От Пети – застоявшегося, от Матвеева – свежий.

– Вы, часом, не вместе выпивали? – с подозрением спросила Аистова. – От вас обоих разит так, что в кабинете дышать нечем.

– Это все от него, – показал на вора инспектор.

– А что я-то сразу? – недовольно пробурчал Петя.

– Ты еще возражать будешь? – с угрозой спросил Сергей. – Смотри, а то я по-другому с тобой поговорить могу.

– Как вы смеете угрожать травмированному человеку? – возмутилась врач.

– Это кто человек? Он, что ли? – повысил голос Матвеев. – Он не человек, он – вор! Преступник. Его дом – тюрьма, его кровать – нары.

– Прекратите! – взвизгнула врач. – Для меня он больной, которому требуется медицинская помощь.

– Ой, какие мы сердобольные! – передразнил врача Сергей. – Все вы готовы с ворами нянькаться, пока не обворуют. Как только из квартиры все ценное вынесут, так тут же в милицию звоните: «Помогите! Найдите этих сволочей! С последнего пальто воротник срезали, на улицу выйти не в чем».

Пока скандал набирал обороты, медсестра остригла Пете голову, приготовила рану к наложению швов.

– У меня все готово, – сообщила она.

Аистова выпроводила инспектора за дверь, взялась за иглу. Минут через двадцать пошатывающийся от обезболивающего средства, многодневных возлияний и ядовитого нафталина Петя вышел в коридор. Матвеев взял его под руку и увел в автомобиль.

Аистова работала до обеда не покладая рук. Медсестра чувствовала, как настроение врача ухудшается с каждой минутой. Развязка должна была вот-вот наступить. Наконец Аистова решилась:

– Страшно представить, кто в нашей милиции работает! – воскликнула она. – Приехал пьяный, привез избитого человека. Нахамил. Оскорбил всех, кого только мог. Я этого так не оставлю!

Аистова позвонила Клементьевой и высказала ей все, что думает о поведении подчиненных ее мужа. В понедельник после развода Геннадий Александрович вызвал Матвеева и устроил ему грандиозную головомойку. На понурившегося инспектора Клементьев кричал так, что сотрудники, проходившие мимо его кабинета, невольно ускоряли шаг и обходили опасное место по дуге.

– То, что ты приперся пьяный в травмпункт, это полбеды, – бушевал Клементьев. – Что ты вору голову разбил, за проступок не считается – издержки производства. Вор претензий не имеет. Но то, что ты шкаф не проверил, – это уже непростительно.

– Да я хотел… – стал оправдываться инспектор.

– Замолчи! – сорвался Клементьев. – Представь, что было бы, если бы вор вылез из шкафа с двуствольным обрезом в руках и вас обоих со следователем положил на месте? Кому потом перед генералом отчитываться? Мне? Вьюгину? Что бы мы в свое оправдание сказали? Что у нас лучший инспектор мозги пропил и вместо того, чтобы проверить укромные местечки, сидел, любезности следователю расточал?

Сергей Матвеев был физически развитым, психически устойчивым мужчиной, но после разноса у Клементьева занемог, скрючился в три погибели от обострившегося радикулита. Злой на начальство, он не стал отлеживаться дома, а пошел в больницу. Участковый терапевт выписала больничный лист, освободив его от работы на всю неделю. Взбешенный Клементьев позвонил врачу, пригрозил, что если она покрывает симулянта, то это добром не кончится. Врач заверила, что Матвеев действительно болен, и, в свою очередь, предупредила Геннадия Александровича, что если он будет вмешиваться в ее деятельность, то она пожалуется главврачу, который, как известно, был в дружеских отношениях с начальником областного УВД. Клементьев сразу успокоился, попросил прощения за несдержанность, бросил телефонную трубку и стал прикидывать, кого послать на ответственное задание вместо Матвеева.

Буквально за четверо суток несколько разнородных событий сложились в единую цепочку, изменившую ход расследования дела Пуантье. Пока случайные события накладывались одно на другое, я завершал работу в общежитии. В субботу вечером я заглянул в комнату Гуляновой:

– Вероника! Дело есть. Пойдем поговорим.

14

Гулянова пошла ко мне без вопросов. В комнате я показал ей фотографию Адама Моро.

– Ах вот ты о чем! – догадалась девушка. – Настала моя очередь?

– В смысле? – не понял я.

– Ты хочешь поговорить об общежитии пищевого техникума?

– Откуда такая проницательность? – удивился я. – Ты, Вероника, не технолог. Ты – медиум!

– Спасибо за похвалу, только в моих выводах нет ничего необычного. Мы же в заводской общаге живем, все друг у друга на виду. Особенно такая яркая личность, как Тимоха. В этом месяце он у тебя несколько дней безвылазно просидел, потом Полысаев три вечера подряд провел. Тимоха и Полысаев, конечно же, друзья, но с каждым днем их жизненные пути расходятся все дальше и дальше. Тимоха скоро в армию уйдет, Полысаев в институт собрался. Что между ними общего в настоящий момент? Только прошлое, только учеба в техникуме и общежитие. Я всю неделю ждала, дойдет до меня очередь или нет. Если дошла, то разговор будет о техникуме, больше не о чем.

– Логично. Но почему начинаю с тебя, а не с Шутовой?

– Не получилось бы, только зря время потратил бы. Ира боится тебя как огня. Она бы не стала с тобой разговаривать, а если бы ты хоть чуть-чуть надавил, забилась бы в истерике. Побегал бы по общаге, поискал нашатырь, чтобы ее в чувство привести.

Гулянова поправила верхнюю пуговичку халата, проверила, все ли в порядке с внешним видом.

«Какие у нее крепкие руки! – в который раз подумал я. – Женственные, но в то же время ширококостные, как у физкультурницы с фотографий сталинских парадов. В те давние времена такой тип женщин был идеализирован советской пропагандой. Женщина-труженица по определению не может быть хрупкой особой. Только физически развитой, с широкими бедрами и внушительной грудью».

Грудь у Вероники была обычная, бедра соответствовали росту. Глаза карие, волосы темные, прическа «итальянка», на левой скуле небольшая родинка. Не красавица, конечно, но девушка приятная.

– Странная у тебя уверенность насчет Шутовой. Не подскажешь, где я ей дорогу перешел?

– Закончишь со мной, спроси у нее. Она меня в свои тайны не посвящает.

– Хорошо. Поговорим о Пуантье?

– Так и знала, что опять придется в эту грязь лезть! – поморщилась от досады Вероника. – Зачем вам Пуантье? Весь техникум знает, что он умер от сердечного приступа.

– На месте его гибели была кукла вуду. Мое руководство хочет проверить, какую роль могла сыграть кукла в его смерти.

– Никакую! – убежденно сказала девушка. – Передай своему руководству, что Пуантье отнесся бы к кукле как к обычной тряпке.

– Зря ты так! – возразил я. – Культ вуду занимает важное место в верованиях народов Западной Африки.

– Кто тебе такую чушь сказал? – возмутилась Гулянова. – Культ вуду с куклами, оживлением мертвецов и зомби – это культ бывших рабов на острове Гаити. Они придумали для себя совершенно новые верования, не имеющие никакого отношения к культу вуду на исторической родине. В Африке легенд об оживлении покойников нет. Поверь мне, я знаю, о чем говорю.

Гулянова кивнула на фотографию Моро на столе. Я попытался вновь возразить, но девушка даже не стала меня слушать.

– Что ты знаешь о культе Перуна, главного