Черное сердце - Геннадий Геннадьевич Сорокин

стала расспрашивать. Оказывается, в этот день все ее соседки по комнате уехали ночевать к знакомым – договариваться, кто, где и как будет встречать Новый год. Шутова осталась одна. К ней зашел Пуантье и изнасиловал ее. Она проплакала весь вечер и решила его убить. Взяла нож, пошла к мужскому туалету – дожидаться, когда Пуантье спустится вниз.

Ее рассказ был похож на бред сумасшедшего, но я-то видела ее с ножом в руках! Понятно, что у девочки от стресса крыша поехала и она потеряла чувство реальности. Спрашивается, кто сказал, что Пуантье этой ночью захочет в туалет? А орудие убийства? Жан-Пьер был здоровый мужик. Он бы одним щелчком Шутову убил. Она бы даже своим ножичком взмахнуть не успела. Короче, я просидела с ней почти до утра, успокоила ее, дала выговориться. На другой день ее куда-то увезла Марина Грачева. После Нового года Шутова была в норме. Она вызвала меня на разговор и попросила оставить этот случай в тайне.

– Это все? – усомнился я. – Почему она не стала заявлять в милицию? Иностранец он или не иностранец, советских девушек насиловать никому не позволено.

– Понимаешь, в чем дело: я до конца не уверена, что Пуантье изнасиловал ее в прямом смысле слова. Он мог завалить Шутову на кровать, закрыть ей рот ладонью, начать целовать, срывать с нее одежду. У Иры наступило временное помутнение рассудка. Пуантье испугался, ушел. Она решила отомстить, взялась за нож. Поверь, в добром здравии ни одна девушка, даже сильно пьяная, разгуливать по общежитию в одной ночной рубашке не будет. Это верх неприличия, вызов обществу.

– Согласен. В ночнушке никто из комнаты не выйдет. Теперь объясни поворот в этой истории: Шутову хотел изнасиловать или изнасиловал Пуантье, а ты предъявила этот случай Самуэлю? Почему? Он-то тут при чем? Или он тоже Шутову домогался? Не получилось с тобой, переключился на нее?

– Всплеск эмоций! Пьянящее чувство свободы. До перевода на заочное отделение я была ученицей, обязанной соблюдать все предписанные руководством техникума запреты. «Не ходи на пятый этаж! Не оставайся в комнате с мужчиной-иностранцем один на один! Не носи обтягивающие джинсы, не провоцируй мужчин на необдуманные поступки!» Одни запреты и табу. После перевода на заочное отделение меня охватила эйфория, ни с чем не сравнимое чувство свободы. Я выбрала время, пришла в общежитие. Поднялась в комнату к Самуэлю, попросила его соседа оставить нас вдвоем. Он стал объяснять, что действовал из лучших побуждений, что мой отъезд в Африку был бы грандиозной ошибкой, что Моро мне не пара.

Я даже не стала дослушивать его оправдания. Во мне все вскипело, и я сказала примерно так: «Какой из тебя революционер-марксист, если ты ведешь себя как склочная баба на базаре? Я отказалась с тобой целоваться, ты на меня злобу затаил, целый год планы мести вынашивал. Не подскажешь, тогда, в актовом зале, почему я должна была с тобой целоваться-миловаться? Ты что, первый красавец в нашем городе или я тебе какие-то намеки делала? Или ты думаешь, что в техникуме все девчонки мечтают переспать с африканским мужчиной? Как бы не так! Это вы мечтаете об интиме с нашими девчонками, а если добром не получается, то силой берете. Твой дружок Пуантье в прошлом году самым скотским образом Иру Шутову изнасиловал. Она до самого окончания техникума так в себя и не пришла, от всех чернокожих шарахалась как черт от ладана. Как ты думаешь, если я расскажу правду, найдутся в техникуме отчаянные парни, способные Пуантье из-за угла голову проломить? Найдутся. Но учти, что для них Пуантье будет не просто насильником, а чернокожим насильником. В его поступке главную роль будет играть цвет кожи, а не похоть. Ты о такой дружбе народов мечтал? До вашего приезда африканцев никто не видел. Мы относились к вам как к угнетенным братьям по классовой борьбе, а сейчас? Не вы ли с Пуантье расистские страсти разжигаете? Меня по твоей милости из техникума погнали, Шутову изнасиловали. Ай да братья по борьбе! А по какой борьбе, спрашивается? Пуантье, оказывается, вовсе не герой ангольской войны, а проходимец, лжец. Про тебя тоже толком ничего не известно. Звезда на берете еще ни о чем не говорит. Быть может, ты вовсе не бывший партизан, а пособник португальских колонизаторов? Пуантье своим хвастовством всем вам репутацию подмочил. Если я добавлю подробностей, то вас из техникума выживут. Буковки ККК на классной доске детской шуткой покажутся. Так что ты, Самуэль, не марксист. Марксисты расовую рознь не разжигают».

В начале разговора Самуэль пытался протестовать, потом набычился, и я в какой-то момент подумала, что он может броситься на меня и разорвать в клочья. Но как только я рассказала про Шутову, он тут же сник. Если бы в техникуме узнали, что Пуантье изнасиловал невинную девушку, мир бы тут же разделился на «наших» и «африканцев». Это ли не межрасовая рознь? Кто в ней виноват? Пуантье, Самуэль, болтливый Моро.

Я оставила Самуэля растоптанным и униженным. Он даже протестовать по поводу своей революционной деятельности не стал – изнасилование все перевесило. По пути назад мне на лестничной клетке встретилась комендантша. Она вытаращила глаза, спрашивает: «Ты что, с ума сошла, среди бела дня к иностранцам подниматься?» Я засмеялась истерическим смехом и говорю: «Теперь я вольная птица! Мне что пятый этаж, что десятый – разницы нет. Для пролетариата в нашей стране все двери открыты». Теперь точно всё. Больше ничего добавить не могу.

– Давай подведем небольшой итог, – предложил я. – Самуэль – фанатично преданный марксист или только прикидывается революционером?

– Марксист. Но не все его помыслы об освобождении Африки. Он же живой человек, со всеми слабостями и пороками. Ленин был марксистом номер один, но у него была жена, и он наверняка ссорился с ней по бытовым вопросам. Пришел голодный с митинга, ужина нет. Кто виноват? Жена. Самуэль, кстати, в карты не играл. Считал, что карты и марксизм несовместимы.

– Немного не понял. А что, все остальные играли?

– Еще как! По вечерам заняться-то нечем. Телевизор – один на всех в ленинской комнате, в кинотеатр каждый день не пойдешь, а если пойдешь, то зрители не на экран будут смотреть, а на тебя. Что еще остается? Книжки читать? Обязательный курс классической литературы они в Москве изучали. На этом – все. Тяга к русской классике отпала. Остаются карты. Два лучших игрока – Моро и Пуантье. Адам как-то сказал, что у Пуантье необычная память на карты. Он при игре знает, какие карты вышли, а какие остались в колоде.

Было за полночь, когда Вероника поднялась и сказала:

– Все! Я пошла. Помою посуду и спать.

Дальше события могли развиваться в двух направлениях. Если бы я сказал: «Завтра помоешь!», – то она бы осталась до утра. Я пошел самым дурацким путем.

– Тебе помочь? – спросил я.

– Нет, не надо. Тут мыть-то нечего.

Вероника не обиделась. Просто забрала сковородку и ушла. Я посидел немного, покурил, ожидая неизвестно чего, и лег спать.

Пройдет много лет, и я, вспоминая тот вечер, никак не мог найти объяснения своему поведению. Девушка была молодая и симпатичная? Да. Она была готова остаться? Да. Спрашивается, что мешало мне пойти ей навстречу? Калмыкова? Нет. Мне уже тогда было понятно, что отношения с Ларисой перспективы не имеют. Устроила бы она мне скандал, расстались бы, и на этом – все. Я бы бегать за ней и просить прощения не стал.

Так почему же я не остановил Веронику? Быть может, это молодость, когда кажется, что у тебя все еще впереди и таких Вероник будет видимо-невидимо? Не знаю. Я так и не нашел ответ на этот вопрос, но одно знаю точно: если бы она осталась, то жизнь моя могла бы сложиться по-другому. Все, что ни делается, – к лучшему. Мои отношения с Вероникой могли бы перерасти во что-то более серьезное, и у меня была бы другая жена, и не было бы внебрачной дочери, не было бы запутанных отношений с сестрами Антоновыми. Словом, это был бы уже не я, а я предпочитаю оставаться самим собой.

Той ночью мне снился сон, навеянный рассказами об иностранцах. Во сне я стоял с матерью на мичуринском участке. Девушка, похожая на Веронику, тяпкой окучивала картошку. Мать, понаблюдав за ней, с сожалением сказала:

– Зря ты